Прекариат — это люди, не имеющие постоянной занятости. Новый социальный класс эпохи гибкого рынка труда, сформировавшийся буквально на наших глазах. Особенную актуальность проблемам прекариата в России дает экономический кризис, заставляющий работодателей все чаще избавляться от долговременных отношений с работниками. С разрешения издательства Ad Marginem «Газета.Ru» публикует отрывок из книги Гая Стэндинга «Прекариат: новый опасный класс».

Прекариату хорошо знакомы четыре ощущения: недовольство, аномия (утрата ориентиров), беспокойство и отчуждение.

Недовольство вызвано тем, что прекариат не видит перед собой осмысленных жизненных перспектив, ему кажется, что все достойные пути для него закрыты, а ведь обидно сознавать, что ты чего-то лишен. Кто-то назовет это завистью, но, когда вам постоянно со всех сторон показывают приметы материального успеха и насаждается культура богатых и знаменитых, есть от чего расстроиться.

Прекариат чувствует себя подавленно не только потому, что перед ним маячит только перспектива смены все новых и новых работ, каждая из которых связана с новой неопределенностью, но также и потому, что эти работы не позволяют завязать прочные отношения, какие возможны в серьезных структурах или сетях. Нет у прекариата и лестниц мобильности, по которым можно было бы подняться, — так люди и зависают где-то между сильнейшей самоэксплуатацией и свободой.

Прекариат живет в тревоге. Хроническая незащищенность связана не только с балансированием на краю, когда человек понимает, что одна-единственная ошибка или неудача может нарушить баланс между достойной бедностью и уделом побирушки, но и со страхом потерять то, что он имеет, даже если чувствует, что его обманули, не дав большего.

Люди не уверены в себе и подавлены и в то же самое время «частично заняты» и «слишком заняты».

Они отчуждены от своего труда и работы, растерянны и ведут себя порой безрассудно. Люди, боящиеся потерять, что имеют, постоянно раздражены. Иногда они сердятся, но, как правило, это гнев пассивный. Прекариатизированное мышление питается страхом и мотивируется страхом. Отчуждение возникает от понимания, что то, что ты делаешь, ты делаешь не для себя и не ради уважения или похвалы — это делается для других, по их указке. Именно это считалось отличительным признаком пролетариата.

Но у тех, кто составляет прекариат, есть еще несколько специфических дополнений, в том числе ощущение, что их обманули — внушали, что они должны быть «счастливы» и благодарны, раз у них есть работа, велели «мыслить позитивно».

Прекариату не хватает самоутверждения и уверенности в социальной ценности своего труда, за самоутверждением он должен обращаться к другим областям, удачно или нет — это как получится. Если удачно, то тяготы работы, которую такой человек должен выполнять на своей эфемерной нежеланной должности, покажутся меньше, и мысли о статусе будут не так мучительны. Но способность самоутвердиться за счет чего-то у прекариата невелика. Есть опасность, что он будет чувствовать себя постоянно занятым, но при этом изолированным — одиночкой в толпе.

Отчасти проблема в том, что у прекариата очень мало надежных связей, особенно по работе. Исторически чувство доверия возникало в устойчивых сообществах, которые создавали организационную основу для товарищества и братства. Если кто-то испытывает неловкость оттого, что не знает своего социального статуса, доверие будет условным и хрупким (Kohn, 2008). Если люди предрасположены доверять друг другу и совместно действовать, как предполагают социальные психологи, тогда в условиях бесконечной изменчивости и неуверенности любое ощущение сотрудничества или морального консенсуса окажется под угрозой (Haidt, 2006; Hauser, 2006).

Мы делаем то, что нам по силам, действуем с выгодой для себя, часто на грани аморальности.

В условиях гибкого рынка труда отдельные люди боятся оказаться скованными долговременными поведенческими обязательствами, поскольку это может оказаться затратно и повлечь за собой нежелательные действия. Так, молодежи не хочется материально зависеть от родителей, поскольку тогда придется поддерживать их в глубокой старости, а старческая немощность и все отодвигающаяся граница долголетия наводят на мысль, что платить за «сидение на шее» придется дорогой ценой. Ослаблению взаимных сделок между поколениями соответствует и все большая неопределенность в сексуальных и дружеских связях.

Если мерить все товарно-денежными отношениями — по затратам и возможным выгодам, — страдает моральный, нравственный аспект взаимоотношений. Если государство отказывается от лейбористских форм социального страхования, обеспечивавших реальную, хоть и не совсем справедливую, систему социальной солидарности, и не предлагает взамен ничего сопоставимого, тогда не будет механизма для создания альтернативных форм солидарности.

Чтобы возникла солидарность, необходимо ощущение стабильности и предсказуемости. У прекариата нет ни того ни другого. Он никогда ни в чем не может быть уверен.

Социальное страхование процветает, когда есть примерно равная возможность движения вверх и вниз по социальной лестнице, с соответствующими выгодами и потерями. В обществе, где численность прекариата растет, а социальная мобильность ограничена и все уменьшается, социальное страхование процветать не может.

Это подчеркивает одну особенность прекариата в данный момент. Он еще не сформировался как класс «для себя».

Попытаемся представить, как происходит «скатывание» в прекариат или как людей вынуждают к прекариатизированному существованию. Это не удел, предназначенный человеку от рождения, и едва ли кто-нибудь с гордостью признается: «Прекариат — это я». Со страхом — да, с обидой — вероятно, с иронией — может быть, но не с гордостью.

И в этом и состоит резкое отличие прекариата от традиционного промышленного рабочего класса. Понадобилось время, чтобы пролетариат стал классом «для себя», а когда стал, возникло чувство пролетарской гордости и достоинства, которое помогло ему стать политической силой с классовой программой. Прекариат пока что не достиг такой стадии, хотя некоторые его представители и показывают, что безмерно гордятся принадлежностью к прекариату, на своих демонстрациях, в блогах и дружеском общении.

Хоть у нас и нет возможности оперировать точными цифрами, можно предположить, что в настоящий момент во многих странах по крайней мере четверть взрослого населения относится к прекариату. И дело даже не в том, что у этих людей нестабильная занятость или что они работают на временных должностях и с минимальной защитой труда, хотя все это распространенные явления. Дело в статусе, который не дает ни возможности карьерного роста, ни чувства надежной профессиональной принадлежности и почти не дает прав на получение государственных и производственных пособий и льгот, на которые могли по праву рассчитывать те, кто относил себя к промышленному пролетариату или салариату.

Это реальность системы, которая всячески поощряет образ жизни, основанный на конкуренции, меритократии и гибкости. Человеческое общество не строилось веками на постоянном непрерывном изменении, в его основе было медленное формирование надежной самоидентификации и довольно «жестких» сфер безопасности.

Проповедь гибкости учит людей, что неизменность — враг гибкости.

Опыт Просвещения говорит нам о том, что человек сам должен определять свою судьбу, а вовсе не Господь Бог и не силы природы. Прекариату говорят, что он должен соответствовать требованиям рынка и все время приспосабливаться.

В итоге масса людей — потенциально это все мы, кроме элиты, опирающейся на свое богатство и стоящей особняком от общества, — оказывается в ситуации, для которой характерны отчужденность, аномия, беспокойство и недовольство.

Тревожный знак — политическая неангажированность.

Почему остальные, не причисляющие себя к этой группе, должны беспокоиться из-за роста прекариата? Одна из причин альтруистическая: нам бы не хотелось самим оказаться в этой группе, а значит, мы должны подумать о лучшей участи для тех, кто оказался в таком положении.

Но есть и другие причины. Многие из нас боятся скатиться в прекариат или боятся, что такое случится с нашими родными и друзьями. Возможно, элите и наиболее респектабельной части салариата и «квалифицированных кадров» (proficians) кажется, что в условиях уменьшающейся социальной мобильности им самим ничего не грозит.

Но их должна настораживать мысль, что прекариат — растущий и потенциально опасный класс. Те, кто не видит перед собой безопасного или четкого в статусном плане будущего, почувствуют страх и отчаяние и в результате могут выместить свое негодование на реальных или мнимых виновниках своего несчастья. А отчуждение от основных каналов экономического изобилия и прогресса ведет к нетерпимости.

Прекариат — не класс «для себя», отчасти потому, что он находится в состоянии войны с самим собой. Одна его часть может обвинять другую в уязвимости и недостойном образе жизни. Нетрудно убедить временного низкооплачиваемого рабочего, что «хапуга пособий» получает слишком много, причем за его же, трудящегося, счет, что несправедливо. А коренному жителю городской окраины нетрудно будет внушить, что прибывающие толпами мигранты перехватывают лучшие рабочие места и всегда оказываются в первых рядах за пособиями.

Противоречия внутри прекариата настраивают людей друг против друга, не давая им осознать, что сама общественная и экономическая структура является причиной их невзгод.

Многих привлекут популистские политиканы и неофашистские призывы, мы уже видим, как этот процесс пошел по всей Европе, в США и в других странах.

Вот почему прекариат — опасный класс и вот почему нужна «политика рая», которая снимет его страхи, спасет от неуверенности и удовлетворит его запросы.