Правду говорят: бог троицу любит. Третья книга Натана Дубовицкого — «Дядя Ваня» — одновременно и такая и не такая, как предыдущие. Не в обиду первым двум будет сказано. Непостижимым образом автор стремительно освоил ту часть писательского мастерства, про которую сам мне как-то говорил, что она ему не дается: Дубовицкий стал писать кратко, емко и ясно.

В то, что это мастерство Дубовицкому не давалось, а потом вдруг – бац! – и далось, я теперь уже, конечно, не верю. Так не бывает. Думаю, Дубовицкий просто не хотел до поры до времени демонстрировать, что умеет так писать, подбрасывая загадочных поленьев в свой и без того мистический огонь. Вообще, после «Дяди Вани» я совсем не удивлюсь, если однажды выяснится, что Дубовицкий с легкостью пишет, как Чехов, но просто издевается над нами всеми, потешаясь до поры, потому что ему так весело.

Это я объяснила, чем «Дядя Ваня» — не такая книга, как две предыдущие. Теперь объясню, чем такая же. Как у любого настоящего писателя, у Дубовицкого в третьей книге подтверждены его любимые типажи. Даже не то чтобы любимые, а просто – его типажи, о которых ему хочется писать, потому что так устроена его голова и его мир.

Обязательная роковая девица — скорее всего, проститутка, не самая умная и не самая красивая, не самая добрая, не самая необычная, и вообще – не лучший женский экземпляр, но природой ей уготовано влюблять в себя насмерть, вопреки логике и законам психологической достоверности. Только про такую девицу герой может сказать, увидев ее единожды: «Она была так красива, что ее внешность не имела значения. С такой красотой не важно, карие глаза или синие. Высокий рост или средний. Длинные волосы или короткие. Светлые или темные. Стройные ноги ли не очень. И что с грудью и ртом, с умом и речью. Она могла бы быть всем для меня». Только такая девица после первого секса гордо уходит, как будто бы навсегда, обидевшись на недостаток к ней уважения, а после второго просит в награду не мир во всем мире, не звезду на небе, а новенький мазерати цвета морской волны.

Другие герои тоже типичные, дубовицковские — мелкие, мерзкие, лживые, жадные, подлые, алчные, похотливые, безжалостно настоящие.

Это даже не постмодернистские карикатуры — в карикатурах все-таки есть характер, — это то, что делает с человеческими лицами специальная программа на айфоне, не помню, как она называется. Читать о приключениях таких героев – одно удовольствие, потому что сама их запредельная мерзость подразумевает запредельные повороты сюжета, а сюжет у Дубовицкого, как всегда, феерически непредсказуемый. Даже не нужно пытаться гадать «а что там дальше?» — кажется, автор специально делает так, чтобы самый искушенный читатель все равно ничего не угадал.

Ну, и конечно, главный герой.

Характерный герой Дубовицкого — такой слегка криминального, но при этом интеллектуального, постмодернистского толка персонаж, начинающий переживать о старении.

Он все делает абсолютно необязательно: необязательно работает, необязательно женится, необязательно эмигрирует, необязательно трахается, необязательно соучаствует в преступлениях, не любит своих детей до брезгливости, совсем не боится одиночества, но очень боится нищеты, давно смирился со своим безмятежным цинизмом и даже готов с облегчением констатировать, что, да, господа присяжные, я очень плохой человек, но при этом неожиданно и даже нехотя совершающий замечательные поступки, болезненно и сентиментально вспоминающий о детстве и, конечно, обязательно пишущий стихи.

Читать книгу с таким героем крайне увлекательно, потому что о таких никто больше не пишет и никогда не писал. Я, по крайней мере, не видела.

Четкое, ясное, лаконичное, лихо закрученное повествование, как всегда у Дубовицкого, снабжено дух захватывающими лингвистическими игрищами, свежими эпитетами (и где он их снова и снова находит, такие не истрепанные?), прекрасным черным юмором и восхитительной самоиронией.

Ну, и стихи. Авторские, ни на что не похожие стихи Дубовицкого. Пронзительные, нежные, трагические, даже скорбные. Стихи, благодаря которым никогда не поверишь, что автор видит жизнь такой, какой он ее описывает. «Спать ты меня положи. На дороге. К Рязани лицом». За это автору можно простить и ту омерзительную правду, которую он вываливает на нас в своей прозе.

Если, конечно, он просто над нами не издевается.

Взято отсюда