Нелегальное открытие Америки
Рафаэль Джагарян — о своем мигрантском опыте

Как полгода просидеть в американской тюрьме для мигрантов и полюбить Москву

Рафаэль Джагарян
Автор – управляющий в московском салоне красоты. 41 год. Образование: PR и связи с общественностью
Декабрь 2010 года был тревожным. В прессе писали о том, что где-то убили кавказца, где-то зарезали таджика... По ТВ показывали жуткие кадры избиений мигрантов в метро, на Манежной площади. Мой брат, живущий в США, очень беспокоился за меня и чуть ли не каждый день звонил – все ли со мной в порядке.
Так созрело решение уехать из России. На американскую визу рассчитывать не приходилось: у меня уже было несколько отказов в консульстве. Вариант оставался один – статус беженца, который я надеялся получить по религиозным основаниям. Дело в том, что я принадлежу к одной из евангелических церквей, а в моей стране официальная церковь в тандеме с государством ущемляет права таких верующих.
Как я пытался стать беженцем
...Никогда не думал, что когда-нибудь я буду плакать, прощаясь с Москвой. Как я вначале ненавидел этот город: за его бескрайность, за суетное метро, за московское хамство, за постоянные дожди, за сырость, за милиционеров-вымогателей...
Что такое Москва? Это "чурка" и "понаехали тут", догоняющие слух приезжего, но ведь не только это. Как-то, я только перетащил вещи в очередную арендованную комнату коммуналки, как в дверь постучали. На пороге – мужчина с тарелкой теплых блинов, спрашивает мою соседку Валентину Николаевну, которая, к ее несчастью, лежала в больнице. Узнав, что Николавны нет и что я новый сосед, он протянул мне тарелку: "Угощайтесь, у нас Масленица, только вот сметанки у меня не было... Кстати, добро пожаловать в наш дом!"
Попрощавшись с Россией, в ночь с 5 на 6 июня 2011 года я улетел в Амстердам. А оттуда в Мексику, в Канкун. На мексиканской таможне в очереди я увидел знакомый профиль – это был мой брат Арт, прилетевший из Пенсильвании помочь мне. На сердце стало радостно: план по моей иммиграции в США вступал в активную фазу. Офицер таможни, мексиканка, что-то спросила меня по-испански. Поняв, что ничего, кроме "Hola!", я не знаю, она поставила в моем паспорте печать въезда, и мы поехали в гостиницу.
Какой был восхитительный пляж! Таких малиновых восходов, огненных закатов и белоснежного песка я нигде еще не видел. После шумной и суетливой Москвы здесь был настоящий рай. Paraiso! Оттуда с пересадками – в приграничный Рейнос.
У пограничного блок-поста нас остановили военные и стали проверять паспорта. Я съежился. Хотя у меня и была мексиканская виза, но не для путешествия к границе с США. Я хорошо помню мой ответ "нет" на вопрос анкеты мексиканского консульства в Москве: "Намерены ли вы посетить северные районы страны?" А что если спустят с автобуса?! Сержант проверил всех мексиканцев и, словно не заметив нас, прошел мимо. Пронесло!
В Рейносе мы поймали такси, напомнившее мне обшарпанный "жигуленок" моего дяди Сергея, купленный за 200 долларов. Таксист попросил 5 долларов, мы согласились. Оказалось, что граница была за углом, в 100 метрах от автовокзала. Доехали, выгрузили вещи, идем. Вот впереди какой-то мост. Пройдя до его середины, я прочитал желтую надпись поперек моста, что мы уже на территории США. Мы с братом ускорили шаги – впереди реял полосато-звездный красно-белый флаг, показалась таможня американского городка Идальго. Прощай, Мексика!
"My brother seeks asylum!" – сказал Арт таможеннику. Тот косо посмотрел на нас и заставил меня произнести слова о том, что я прошу убежища. Я с трудом повторил, и меня пригласили в отдельную комнату для беседы. Ко мне подошла голубоглазая плотненькая женщина-офицер и, изображая перед сотрудниками, что знает русский язык, стала строить из себя полиглота: "Разумиежь мине?"
Я пережил все, что переживает человек, лишаясь свободы: "Снимите обувь, повернитесь к стене, поднимите вверх руки и приложите к стене, раздвиньте ноги". Я чувствую чьи-то руки, скользящие по моему телу, снимающие ремень. Сколько я жил в России, сколько попадал в милицию из-за отсутствия временной регистрации! Деньги вымогали, грозились даже депортировать, но меня лично никогда не шмонали. Таможенники Идальго проверяли меня раз пять, столько же раз – весь мой багаж. Офицер Хосе Урибе копался во всех моих записных книжках, все ксерокопировал, долго просматривал все фотографии в моей терабайтовой карте памяти. И даже спросил, кто эта леди на фото, рассматривая мою сотрудницу, красавицу Кристину. Когда офицер дошел до музыкальных MP3-файлов, он включил случайную песню, это оказалось "Миллион алых роз" Пугачевой.
– Красивая песня,– сказал офицер и попросил написать ему на бумажке имя певицы.
Ближе к полуночи, когда все вещи были в который раз перепроверены, Хосе Урибе провел со мной интервью. Он позвонил куда-то по телефону, и мне голосом бывшей учительницы стала переводить мадам Алла Графман. В конце интервью она объяснила, что я должен подписать документ о добровольном задержании, и добавила: "Ну, в общем, вас посадят в каталажку".
Мне показалось, что переводчица ошиблась, ведь я политический беженец. Брат перед поездкой говорил о каких-то трех-четырех днях, которые я, может быть, проведу на таможне для интервью, а потом, если все пойдет по плану, меня выпустят. Откуда мне было знать тогда, что три дня станут шестью месяцами...
В наручниках
Итак, я добровольно-задержанный. Меня запихнули в какую-то комнату размером три на два и заперли дверь. На полу были низкие военные раскладушки, лежа в которых телом касаешься пола, и пара коротеньких потрепанных, но чистых темно-зеленых одеялец. Лежа на раскладушке, в десятке тысяч километров от родины, я почувствовал к себе необычайную жалость и подумал, что это плохо – жалеть себя.
Утром меня вывели из комнаты, дали на завтрак сэндвич, чипсы, сок, печенье и яблоко. Затем меня вновь обыскали, вытащили шнурки из кроссовок и, надев наручники, повели в зарешеченный автобус. Иногда, когда слезы хотят пролиться, я усилием воли стараюсь гнать их обратно. Обычно мне это не удается, но в тот момент, когда мне впервые в жизни ни за что надели наручники, я смог это сделать – прогнать слезу обратно.
По дороге к автобусу один из офицеров, толстый метис, хлопая меня по спине, нес несуразицу типа: "Брам, парам, тарам...", в смысле – я говорю на твоем языке. Когда на меня стали оглядываться люди, стоящие с паспортами в очереди на таможне, мне стало не по себе.
Автобус был разделен решетчатой дверью на два отдела: женский и мужской. В конце автобуса был туалет без дверей. В мужской части сидели десяток латиноамериканцев в потрепанной одежде, с грязными длинными волосами (потом я узнал, что большинство нелегальных иммигрантов путешествуют по два и более месяца, тайно переходя из страны в страну). Какие у всех были печальные и испуганные глаза... Я так и не понял, почему только на мне были наручники.
Когда мы приехали в один Detention Center, латинос приказали выйти. Проходя мимо меня, все останавливались, пожимали руки в наручниках и что-то говорили на испанском. Наверное, это было что-то вроде: "Крепись, брат!"
Я остался в автобусе один, и мы двинулись дальше. Наконец, мы подъехали к PIDC (Port Isabel Detention Center), центру временного задержания мигрантов в Лос-Фреснос в Техасе. И снова я обыскан, и снова мои чемодан и рюкзак перерыты. В урну полетел новый, купленный в Москве французский парфюм. Офицер сказал, что никакой glass нельзя проносить внутрь здания. После обысков меня поместили в камеру размером 2 х 3 метра. Она была до того холодная и сырая, что я, показывая офицеру на почки, возопил: "I have medical problems!" – и попросил отдать из моих конфискованных вещей куртку. Офицер, сгубивший мой парфюм, хотел было отказать, но рядом стоящая коллега-латиноамериканка, увидев ужас в моих вытаращенных глазах, куртку дала. В камере был алюминиевый унитаз с умывальником, цементная "тахта", а также два дующих во всю мощь кондиционера. Вертикальное узкое стекло на двери давало возможность наблюдать за задержанным. Я почувствовал себя особью в зоопарке, какой не знаю, но непременно несчастной. Через несколько часов дверь открылась, и мне дали на обед опять сэндвич, печенье, чипсы и яблоко. Я провел в "холодильнике" 10 часов. Спасибо куртке, она грела меня, мне даже удалось уснуть на часок, примостившись на цементной "тахте". Какие только мысли не лезли в голову! К полуночи меня разбудили и повели к доктору. Молодой латиноамериканец интересовался большим количеством медикаментов в моем багаже – это я запасся в Москве перед поездкой в Мексику: всевозможные "новопасситы", бальзам "Золотая звезда" и др. Мне объяснили, что эти препараты российские, а так как нет рецептов от доктора на английском языке, то ими нельзя пользоваться. Я очень просил оставить мне хотя бы сироп "Новопассит", потому что у меня был сильный стресс. Но мне отказали. Взамен дали в руки брошюру на английском с рекомендациями о том, как вести себя в заключении. Там было изображение человека в позе лотоса и надпись типа, если у вас стресс, примите позу лотоса и медитируйте и все будет all right! Офицер попросила написать адрес родственников, куда они отправят мои вещи, потому что более 30 суток их в PIDC держать нельзя.
Как 30 суток! Я подумал, что мадам ошибается, ведь я беженец, меня должны задержать не более чем на три-четыре дня!
Затем меня повели в какую-то комнату, где были три душевые кабинки без дверей и большое окно, из которого выдавали униформу – новое нижнее белье и поношенную арестантскую синюю робу с огромными белыми буквами PIDC на брюках и на блузе. Постепенно до меня стало доходить, что, очевидно, тремя днями тут не отделаться. Думать мне долго не позволили – приказали помыться под душем и переодеться. Из душа слабо лилась прохладная водичка. Когда новый задержанный в моем лице был готов, мне дали пластмассовые ложку и кружку. Офицер сказал при этом: "For coffee or tea". Я тогда еще не знал, что тут не дают ни горячего кофе, ни чая, все только прохладное. И вообще тут не дают горячих обедов, ни супов – ничего такого. Разве что иногда теплое картофельное или бобовое пюре. Супом заключенные называли следующее: покупали в тюремном ларьке пакет китайской вермишели за 65 центов, заливали теплой водой из-под крана в туалете, засыпали остро перченными кукурузными палочками малинового цвета. Минут 15 настаивали, потом ели, называя это супом.
Итак, я переоделся, и меня вывели на большой двор. Там стояли четыре корпуса, на фасадах каждого были крупные буквы: A, B, C, D – Альфа, Браво, Чарли, Дельта. Здания в достаточно современном стиле, по-американски практичные. В каждом корпусе были по четыре большие комнаты на 75 человек. Перед каждым корпусом – огражденные колючей проволокой игровые площадки 30 x 30 метров с примитивными тренажерами и баскетбольными корзинами. Каждой комнате ежедневно полагалось по полтора часа утренних и вечерних прогулок.
Мигрантский лагерь по-техасски
Когда меня провели в комнату в Дельта-2, я вспомнил службу в армии. Там в казармах были такие же двухъярусные кровати. Но здесь, в отличие от армейских казарм, все было современно оборудовано: в углу стояли автоматы по продаже напитков и снеков, у правой стены четыре телефонных автомата, слева в нише стиральная машина и сушилка. В комнате был теннисный стол, четыре походных стола-раскладушки, каждый на дюжину персон. По бокам высоко на стенах висели телевизоры. В центре зала стояли четыре круглых металлических стола с прикрепленными стульями. В углу у входа был фонтанчик питьевой воды. Туалет и душевая открытого типа: без перегородок и дверей, чтобы офицеры все и всегда могли видеть. Как мне объяснили, для предотвращения драк, попыток суицида или подкопа.
Мне назначили кровать под номером 41 на втором ярусе. Было два часа ночи, в комнате, посвистывая, храпели 75 человек индусов и латиноамериканцев. Еще были китаец, албанец и я, homo soveticus. После строгих офицеров, обысков и холодного карцера не сказать, что мне было неприятно все это иммигрантское разнообразие, наоборот, подумал я, наконец-то нормальные обычные люди и теплая постель. Заметив у некоторых изголовий La Santa Biblia, я подумал, что, может быть, не все еще так плохо.
Утро началось в 05.30, когда включились два телевизора и все 60 люминесцентных ламп освещения. До 06.00, сдав офицеру свое ID (ламинированная карточка с фото и данными задержанного), можно было взять взамен одноразовую безопасную бритву. Зеркал не было. Вместо них в туалете на стене были прибиты металлические пластины, в которых можно видеть не себя, а какое-то смутное отражение.
Вскоре кто-то нечеловеческим голосом стал орать: "Plato!" (исп. "еда"). Мне пришлось привыкать к ору и крикам. Особенно громко орали и кричали те, кому была назначена депортация. Молодые ребята, в основном от 21 до 25 лет, и без того горячая латиноамериканская или индийская кровь, не укрощенные уроками жизни, ничего не знающие о правилах поведения в обществе, орали – кто-то от скуки, другие от стресса. Один по-собачьи гавкал, а потом истерично и громко смеялся как умалишенный. Некоторые были наделены артистическими способностями, а иные нуждались в психологической помощи. Скучали по своим семьям, по свободе все, а некоторые плакали... В первые дни мне казалось, что я в страшном сне, думал – вот проснусь и все рассеется.
Раздвинули столы-раскладушки, позавтракали. Всех интересовало, откуда я. Я объяснил, как мог: руками-ногами и тем скудным запасом английского, которым обычно обладают выпускники советских школ. На оставшиеся 10 долларов позвонил брату и сообщил, где я. Было решено для моего вызволения нанять адвоката. Остановились на мадам Татьяне Аристовой – адвокате из Нью-Йорка. Для начала процесса нужно было в два этапа заплатить 4 тысячи долларов, а в случае выигрыша процесса – еще 2 тысячи. Мадам Татьяна обещала работать дистанционно и добиваться предоставления мне статуса parolee. То есть, если у меня есть действующий паспорт, положительные рекомендации с работы, несудимость, то могу выйти на свободу и ожидать миграционного суда на свободе у брата в Пенсильвании.
Оказалось, в Америке в каждом штате свое миграционное законодательство. В Техасе в нашем PIDC директор при прошении о parolee назначает со своей стороны bond – то есть залог. Это дополнительная форма страховки на случай, если задержанный, оказавшись на свободе, не явится в суд. В этом случае деньги остаются в местном бюджете. Так вот, для моего случая мистер Майкл Уоткинс назначил 45 тысяч долларов! Потом я узнал, что за задержанных за нелегальное пересечение границы латиноамериканцев залог назначают всего около 3 тысяч. Deportation Officer мадам Лоперена сказала мне, что сумму моего залога невозможно уменьшить, потому что я оказался на территории США через таможню, у меня нет положительной истории нахождения в стране и я добровольно-задержанный.
Chicken time
Прошло еще четыре недели с момента моего задержания. Вокруг ор, крики, песни, сумасшедший хохот, индуистские и мусульманские молитвы-завывания, громкий звук двух телевизоров, показывающих дешевые мексиканские шоу. Утром 15 ноября 2011 года мне говорят, что в 13.30 у меня суд. Как суд? Почему адвокат мне ничего не сообщила?! Звоним Татьяне, а та... уехала на две недели на "конференцию в Москву". Судья Пауэлл вызвал меня, а так как мой asylum form (полчаса работы на компе над анкетой) не был подготовлен адвокатом, перенес следующие слушания на месяц позже. Прощайте, мои уже уплаченные 2 тысячи долларов, прощайте, мадам Татьяна, вы уволены, прощай, мой месяц в этом аду. Стисни зубы, russo turisto, открой вентиль холодной воды и плачь, чтоб никто не видел...
Самое страшное – это безнадежность, когда время останавливается. Такая тоска взяла меня по России, по Москве, которую я раньше не любил. Как-то показали по CNN репортаж про президентские выборы в России, и в кадре промелькнули виды московских улиц. Каких-то 20 секунд... 20 секунд ностальгии и боли по картинкам серого неба Москвы, по переулкам пастельных тонов, по нашим людям. Прости, Москва, что я был тебе так неблагодарен.
Со мной познакомился Самуэль – задержанный из африканской страны Эритреи. Он объяснил мне, что мой кейс такой же, как его,– политического беженца. И весь этот процесс длится три месяца. И что его адвокат, тоже родом из Эритреи, Мухаммед Омер берет всего 2500 долларов и каждую неделю посещает его для консультации. О, как мне хотелось, чтобы какая-нибудь живая душа имела бы доступ сюда и могла меня защитить! И небеса послали Мухаммеда.
Из книг у меня был только "Молитвенный путеводитель". Его разрешили взять с собой, потому что он был в мягкой обложке. Библию с собой мне взять не позволили – она была в твердом переплете.
В восемь часов вечера смотрю: раскрыли раскладной стол на дюжину мест, человек десять достали Библии и сели за стол. Сосед с нижней койки пригласил меня присоединиться. Оказалось, что он пастор этой небольшой группы христиан. Мы встали на колени и начали молиться. С этой минуты я почувствовал себя защищенным. Как славны были эти молитвенные часы, как я ждал ежедневно этого времени, когда все мы встанем на колени и будем молиться. Иногда днем, когда мне было трудно, я молился про себя: "Господи, не дай свихнуться до вечерней молитвы, дай сил и терпения!"
В 02.15 и в 05.15 нас пересчитывали. "Cuenta, Senores!" – считали нас как цыплят, потому мы называли это время Chicken time. Пересчитывали нас по шесть раз в день: кроме ночных, в 10.15, в 14.15, в 19.15 и в 22.15. Каждый счет длился 45 минут. И все это время мы должны были лежать на кроватях и не смели вставать, пока офицер громко не скажет: "Gracias, Senores!"
Все задержанные были "оцифрованы". То есть у нас был идентификационный девятизначный номер, при необходимости, когда офицеры вызывали, то просто громко называли три последние цифры. Так что я не был я... а был "Siete cinco uno!" или "Seven five one".
"Человек несчастен потому, что он не знает, что он счастлив",– говорил герой Достоевского, старец Зосима. Спасибо большое моему брату Арту за книги, которые он высылал для меня, он сердцем чувствовал, что произведения Достоевского в той ситуации мне нужны особо. Я несколько раз перечитал "Братьев Карамазовых".
Мои московские друзья (спасибо им, дорогим) всячески поддерживали меня, молились за меня, обнадеживали меня, даже просили вернуться, обещая помочь с получением гражданства РФ. Моя начальница, говорят, даже прослезилась, когда кто-то рассказал ей, что я в неволе. Когда человек в тюрьме, очень важно знать, что где-то тебя любят и ждут. Моя милая добрая сестра Арев непрестанно молилась за меня все это время.
Когда мне казалось, что еще одна минута и я могу сойти с ума, я начинал пить холодную воду. Глоток, еще глоток... И это как-то временно отвлекало. Я пытался защищаться от этого ужаса как мог: долго принимал горячий душ по три раза в день, много ходил по замкнутому квадрату – месту нашей прогулки. Старался вспоминать песни.
Узники PIDC
Вообще, я интернационалист, но пребывание в одной комнате, пусть и большой, с 75 молодыми людьми из Африки, Азии и Латинской Америки удовольствие не для слабонервных. Например, индиец, чтобы сказать что-нибудь своему земляку на другой стороне комнаты, не подойдет к нему, а будет орать через весь зал. И это может быть продолжительной получасовой беседой. Мы знаем, что индийцы – народ музыкальный и любят петь песни. Оказалось, что только в фильмах все так красиво, а в реальности, когда 25 индийцев поют все время, даже сидя на унитазе, это ужасно. Одним из развлечений молодежи было взрывание пустого квадратного пакета из-под молока. Звук такой, как от выстрела. Утром нам давали 75 пакетов молока. Вот и представьте, сколько взрывов приходилось терпеть.
...Его зовут Ангел. Но, скорее всего, это вымышленное имя, и его зовут, наверное, на латиноамериканский лад. А вообще таких здесь называют чакира. У Ангела иссиня-черные длинные волосы ниже лопаток, жеманная походка, соответствующие манеры. Чакиры писсуарами не пользуются и друг о друге говорят "she". Когда задержанные мылись в душевой кабине без дверей, Ангелу нравилось становиться где-нибудь рядом и подглядывать. По утрам все чакиры корректируют форму бровей, нитками выщипывая волоски. "Руссо, руссо, расскажи о себе, расскажи о Москве!" Тут принято рассказывать "свою историю", как проходил границу, где арестовали, когда суд, сколько заплатил адвокату и т.п. Ангел рассказывал мне, как жил в Сальвадоре. Папа с мамой развелись рано. С тех пор он маму больше не видел. Ангел повзрослел и стал одеваться как девушка: делать макияж, красить волосы, наращивать ногти, крепить искусственные груди, надевать облегающее платье и носить туфли на высоком каблуке. Отец бил его за это ремнем. "Mi papa – despota!" – жаловался он мне. У Ангела был на днях суд, и судья приговорил его к депортации. Жалко Ангела... Он стал молиться вместе с нами.
Во время одной из прогулок я случайно заметил в другом корпусе два кавказских лица. Неужели?! Я крикнул через заграждения: "Hey! Where are you from?" В ответ слышу: "Georgia!" Вах, генацвале! Оказалось, что это два брата из Тбилиси, нелегально переходили мексиканскую границу. Через три недели отец приехал из Нью-Йорка и, заплатив залог по 7 тысяч долларов за каждого, вызволил детей.
В комнатах всегда были чистота и порядок. Два раза в день, утром и вечером, талачеро (добровольные работники из числа задержанных) делали влажную уборку. Получали они смешную сумму – доллар в день, но желающих было хоть отбавляй. Может быть, потому, что это помогало убить время, которое в неволе идет очень медленно.
Два раза в месяц меня вызывала к себе психолог мисс Лусеро. Она проверяла, все ли со мной в порядке. Потому что, как она объясняла, я нахожусь в среде, где нет говорящих на моем языке и это могло привести к депрессии. Я говорил ей, что в этом месте я общаюсь на моем языке только с одной личностью – с Господом Богом! На самом деле еще никогда в жизни я столько не молился и не общался с Богом, как в Port Isabel Detention Center.
Домой!
Судья Роберт Пауэлл взял мое дело и сказал: "Хм... Я в первый раз рассматриваю дело человека из Армении". В процессе судья сказал, что мои факты о дискриминации по религиозному признаку убедительны, но не дают основания для предоставления убежища, потому что в ежегодном докладе Country Reports on Human Rights Practices по моей стране нет сообщений о пытках. Нет пыток – значит, нет убежища.
Прокурор спросила: "Вы родились в Азербайджане, почему бы вам не поехать жить туда?" Я объясняю, что между нашими странами была война и люди с армянской фамилией не могут сейчас туда поехать. Прокурор, видимо, не понимая суть вопроса, снова спрашивает: "Почему не могут?"
В пять утра меня разбудил офицер и сказал, что мне пора собираться на выход. Принесли все мои конфискованные вещи, я переоделся. Двое мужчин в гражданском объявили, что они будут сопровождать меня в процессе депортации. В аэропорту мои охранники спросили, не голоден ли я, как мое самочувствие. Сказали, что врач дал им успокоительные лекарства на случай, если у меня будет стрессовое состояние. Господи, да радостное у меня состояние, я лечу домой! Долго же я летал: Харлинген – Хьюстон – Атланта – Нью-Йорк – Киев – Ереван. В целях экономии мне купили самый дешевый билет, но и на том спасибо. В Хьюстоне сопровождающие офицеры объявили, что они сами очень проголодались, и пошли обедать. Сижу себе в аэропорту и думаю: зачем меня держали полгода за колючей проволокой, если тут, в аэропорту, я предоставлен сам себе?
Киев. Мой рейс в Ереван через 12 часов. Я без денег и очень голодный. Рядом села интеллигентного вида женщина лет сорока, разговорились. Она спрашивает:
– А ты пробовал макароне?
Мне стало смешно: кто не пробовал макароны? Оказалось, что ее зовут Валентина Штефаньо и она, как ее окрестила парижская кулинарная пресса,– "королева макароне", владелица кондитерской в Париже, специализирующейся на изготовлении макароне – французского пирожного.
– Давай пить чай,– сказала мадам Валентина и достала коробки с конфетами и пирожными ручной работы. Оказалось, она летела на мастер-класс в Астану.
– Откуда летишь?
– Да так, гостил у брата в Америке,– ответил я.
Звонит брат, волнуется, хочет выслать денег, чтобы я в аэропорту купил себе еды. Спасибо, Арт, но уже Господь послал мне самого лучшего кондитера Европы – мадам Валентину Штефаньо, которая так и не узнала, что кормит депортируемого.
И вот Ереван. Моя дорогая сестра Арев неделю кормит как на убой. Звоню в Москву соседу Диме: дружище, купи билет Ереван – Москва, приеду, заработаю, верну.
Домодедово. Таможенница смотрит косо – у меня тьма печатей в паспорте – и говорит сердито: "Что вы все к нам едете да едете?!" Я широко улыбаюсь и отвечаю: "Мы гастарбайтеры, едем нелегально работать". Женщина засмеялась и поставила печать о въезде.
И вот она – Москва! Звонит сотрудник с бывшей работы и говорит, что завтра срочное собрание коллектива и шеф меня хочет видеть. Прихожу на работу, открываю дверь, и вдруг... фейерверк, конфетти, аплодисменты, шарики, торт... На всех сотрудниках майки с моей фотографией. На торте и майках написано: "Рафаэль, мы скучали по тебе!"


Взято отсюда