Читать всё

В конце декабря сразу две влиятельнейшие американские газеты сообщили, что ЦРУ отрицает свою причастность к планам по уничтожению русской буквы «ё». (The Washington Post: «CIA officially denies that it is trying to erase a letter from the Russian alphabet»; The Wall Street Journal: «Yo: In Russia, Two Dots Can Mean a Lot».) Раз оправдываются, значит, точно при делах. Что ж, за букву «ё» постоим, унижения не потерпим. Петреуса уже удалось убрать с поста шефа ЦРУ. Но Госдума может дать ещё более адекватный и куда более симметричный ответ, лишив виз Драйзера, Хемингуэя и Эмиля Золя, а также запретив переводить на американский язык Толстоевского, Маринину и Фета. «При чём тут Эмиль Золя?» – спросит какой-нибудь белоленточник. При том.

Американская спецслужба появилась в столь необычном контексте после того, как «главный ёфикатор России», 80-летний инженер Виктор Чумаков (яркий энтузиаст; к сожалению, недавно умерший) обвинил Институт русского языка, не признающий проблемы «ё», в пособничестве планам ЦРУ по ослаблению России, как пишет WSJ. Виктор Чумаков сказал американским журналистам одну очень важную вещь: «В любой стране алфавит является инструментом поддержания порядка. Если не уважать алфавит, всё остальное тоже развалится». (Идея духовной скрепы буквально пронизывает нас, хотя и не скрепляет.)

А ведь инженер был прав. Изменение алфавита действительно способно разрушить культуру. И если ЦРУ хочет ослабить Россию через её самую сильную букву, то оно легко может найти соответствующую методику применения «мягкой силы». Далеко ходить не надо – всё здесь же, в России. Правда, что тоже символично, ожидаемое от врагов реализовано своими силами; есть в этом какая-то традиция. Большевики уже сделали с Россией примерно то же, в чём Виктор Чумаков обвинял ЦРУ.

В самом начале 1918 года, сразу после октябрьского переворота, Совнарком ввёл новую орфографию. Специалисты знают, что реформа планировалась давно, ещё с начала века, что за ней стояли авторитетные лингвисты под предводительством Шахматова, – русская орфография к тому моменту действительно устарела. Больше того, Временное правительство приняло решение по изменению орфографии ещё в мае 1917-го, предписав школам постепенно переходить на новые правила.

Однако большевиков интересовал другой эффект, поэтому они обрушили новые правила на народ тотально и повсеместно, одним из первых декретов, без всяких постепенностей. Новая революционная орфография хороша была тем, что позволяла провести чёткую границу между новым порядком и силами реакции. Учреждения и газеты, перешедшие на новые правила, признавались своими. Те, кто придерживался старой орфографии – были врагами. (Кстати, некоторые эмигрантские газеты именно из этих соображений следовали старым правилам вплоть до 50–60-х годов.)

Но долгосрочные последствия орфографической реформы, – вероятно, даже не запланированные большевиками, а случайные, побочные, – оказались куда более «полезными» для нового режима.

В начале 1920-х годов уровень грамотности в России составлял, по разным оценкам, 30–40% от взрослого населения. Не имея достаточно образованных специалистов для социальных и индустриальных преобразований, большевистские власти затеяли грандиозный проект – ликбез, ликвидацию безграмотности. Более 40 миллионов взрослых (четверть тогдашнего населения СССР) научились читать и писать с 1920 по 1936 год. Сопоставимое количество детей в этот же период научилось читать и писать в школе. В результате к концу 30-х годов грамотность населения достигла 90%.

Разумеется, все эти десятки миллионов новых читателей пользовались новой орфографией – то есть не могли читать старых книг. Точнее, могли бы, но это было бы утомительно, да и интерес к старым книгам требует определённых культурных притязаний, которым ну откуда взяться у новообращённых чтецов. Новые власти переводили кое-что из старого книжного наследия, но, естественно, после идеологического отбора. Вдобавок ко всему многие представители старых образованных классов, знающие и умеющие читать старые тексты, подверглись репрессиям или были изгнаны, что увеличило демографический масштаб катастрофы.

Вся «неподобающая» философская, религиозная, политическая, историческая, художественная литература была отсечена. Что стоит за утратой этого цельного, живого, взаимопронизанного корпуса текстов, можно только догадываться. Мы, живущие в новой орфографии, просто не можем оценить масштаб потерь, потому что этого пласта для нас не существует. И той культуры больше нет, мы не носители ее, как и нынешние египтяне не являются носителями культуры своих древних царств, а греки – своих древних республик. Только между нами и нашей высокой античностью не две тысячи лет, а всего лишь 80 годков и еще одна толковая лингвистическая реформа, запряженная решительным социальным проектом.

Поэтому и нынешний очередной виток холодной гражданской войны между грамотностью претенциозной и грамотностью непритязательной вызван, конечно, разногласиями не политическими, а герменевтическими. Два вида грамотности бьются меж собой за единственно верную интерпретацию духовных скреп, вот в чём корень всех проблем. Ничто так не разъединяет русских, как духовные скрепы.

Это ещё не всё, чему стоит поучиться злокозненным врагам буквы «ё», желающим ослабления России. Примерно в одно время с большевиками похожий проект в Турции реализовал Кемаль Ататюрк (как некоторые считают, большевистским же примером и вдохновлённый). Позволю себе большую цитату из Тойнби, очень хорошо оттеняющую нужный нам аспект. Упоминая о том, как ради разрыва с культурной традицией нацисты жгли книги, Тойнби пишет: «Турецкий современник Гитлера президент Мустафа Кемаль Ататюрк сумел произвести ещё более резкий разрыв с турецким культурным наследием, прибегнув к помощи менее радикального, но, пожалуй, более эффективного средства. Цель турецкого диктатора состояла в том, чтобы заставить своих соотечественников, отказавшись от иранского культурного наследия, принять западную культурную модель. Вместо сожжения книг, содержащих иранское культурное наследие, он удовлетворился простой сменой алфавита. Закон, изданный Великим национальным собранием в Анкаре 1 ноября 1928 года, вводил в Турции вариант латинского алфавита, специально выработанный по указу диктатора для турецкого языка… Таким образом, классика арабской, персидской и оттомано-тюркской литературы оказалась за пределами досягаемости подрастающего поколения… Этот ловкий манёвр избавил от необходимости жечь старые книги, и они, преспокойно оставаясь на своих полках, вскоре стали столь же непонятными, как китайский свиток или вавилонская табличка. Лишь небольшая группа специалистов была способна пользоваться ими».

И чтобы два раза не вставлять точки на «ё», проведу ещё параллель между изменением орфографии и некоторыми современными процессами, навязанными интернетом. Изменение норм письменности означало изменение культурного кода. В случае с СССР или Турцией новый код не создавал ничего, он лишь отсекал старую традицию, в этом и была его задача. Новый код расчищал площадку, на которой такие социальные инженеры, как Ататюрк или большевики, строили нечто новое.

Сегодня интернет тоже очищает культурные поля от старого наследия, используя внедрение нового кода. Только теперь объект замены – не алфавит, не правила орфографии и даже не буква «ё», а такой тонкий и немного странный, но фундаментальный для Гутенберговой цивилизации параметр, как длина линейного чтения. Речь не о книгах, нет. А об отмирающей способности долго оставаться внутри одного текста. Причём способность эта отомрёт, видимо, на дистанции одного-двух поколений – как и в примерах с большевиками и Ататюрком.

Разница лишь в том, что теперь новый код, который ещё не описан, про который можно только сказать, что в нём нет текстовой доминанты и что он не требует усидчивости, но легко её добивается, который можно условно назвать fast’n’fun, – никем специально не разработан (наверное). И следующих за ним инженеров с проектами социального переустройства тоже не видно. Но по масштабам новая катастрофа обрубания старых корней, видимо, превзойдёт русскую и турецкую, вместе взятые. На этом фоне проблема буквы «ё» немного меркнет. Хотя искать закулисных интересантов и давать им адекватный ответ всё равно нужно: если культура пресекается, то кто-то же в этом повинен. И этот кто-то – не мы, ясное дело.

При написании этого текста ни одна буква «ё» не пострадала.

Взято отсюда