«Кто мог — убегал»

В 1970-х в Москве существовало несколько мест, где можно было обменяться пластинками или купить-продать их.

«Утюги» (они же — фарцовщики) тусовались в конце самой дальней от Красной площади третьей линии ГУМа. Там был какой-то маленький пластиночный магазин, около которого они и толкались. Там не менялись, а в основном продавали. Ориентировались на приезжих, поэтому цены были высокие.

Тусовка, где менялись пластинками, была у магазина «Союз композиторов» на Маяковке. Если идти в сторону Самотечной, то это сразу за аргентинским посольством. Как мне казалось, там собирались в основном занудные знатоки, которые обменивались джазом и джаз-роком, такими группами, как Weather report или Mahavishnu orchestra.

А мы с друзьями были попроще, любили совсем тяжелый рок. И в 1976-1978 годах наша главная пластиночная тусовка была на Самотеке. Там внизу есть маленький парк, где стоит памятник летчику Попкову. В сквере недалеко от него по субботам, а иногда и по воскресеньям собиралась большая толкучка по обмену пластинок.

Там, в этом сквере, постоянно происходили облавы: заезжал воронок и начинал гонять пластиночников. С двух сторон все оцепляли добровольные помощники милиции. Всех, кто выбегал, они хватали, ловили. Кто мог, убегал.

Мой друг как-то удирал с сумкой, в которой было штук 20 пластинок — не рассчитаться никогда в жизни. За ним гнались добровольные помощники, но он заскочил в троллейбус, который закрыл двери и поехал. Тут же стартовала милицейская «упаковка», обогнала троллейбус и встала перед ним. Водитель поступил очень честно: взял — и открыл заднюю дверь. Джон из нее выскочил и удрал вместе со своими пластинками.

«Давайте адреса и фамилии»

Я один раз попался — свинтили меня как раз на Самотеке. В тот день ничего не покупал, не продавал, даже не менялся — просто проходил там по своим делам. И понятно, застрял, чтобы посмотреть, у кого что вышло, что свеженького появилось. Но поскольку у меня всегда с собой были какие-то диски...

Кстати, слово «винил» тогда не употребляли, говорили: пластинки, пласты, диски. И вот на выходе меня тормозят двое добровольных помощников и говорят: «Что у вас в сумке»? Лезут в нее, а у меня с собой было два альбома: Rolling Stones «In the shade» и какой-то редкий сборник T.Rex. Тут же они подгоняют какого-то дядьку, который начинает давать показания: «Да, я сам видел, как этот человек покупал здесь пластинки». Подсадной какой-то.

Я в отказ: «Ничего я не покупал». Тогда мне говорят: «Хорошо, а где вы взяли эти пластинки? В советских магазинах они не продаются, это вообще антисоветская история». Меня вяжут, отвозят в ближайшее отделение милиции, а там таких, как я, уже человек пять.

Дальше начинается обработка: «У кого вы взяли пластинки? Давайте адреса, фамилии». Понятное дело, что на такой случай уже была заготовлена серия ответов: «Купил на третьей линии ГУМа у мужика в кепке и с усами. Могу показать, если вы меня туда приведете».

Они меня покололи-покололи, потом начали объяснять, что «все, парень, из института тебя выгонят, мы туда сейчас письмо напишем. Еще раз мы тебя тут увидим, за 101-й километр тебя отправят». Пластинки отобрали, составили акт и к вечеру отпустили. Рублей на 70 я тогда попал.

Думаю, они эти пластинки тут же, на Самотеке, и продавали через своих подставных людей.

Вся молодежь была абсолютно повернута на музыке

У меня есть теория, что существуют культурные доминанты, которые определяют жизнь целого поколения: модель поведения, кумиров, моду. Скажем, в конце XIX века главными были писатели. Происходило какое-то событие, и все ждали, что по этому поводу скажет Федор Михайлович Достоевский или Лев Николаевич Толстой. Роман мог перевернуть умы целого поколения.

В 1920-е годы «властителями дум» и сердец были поэты. В 1940-е, 1950-е годы кумиров и модели поведения давало кино. Тогда знали всех звезд экрана, собирали открытки с ними, все свободное время продвинутая молодежь проводила в кино. А в 1960-е, 1970-е и до 1980-х годов то же самое было с музыкой. На Западе в начале 1960-х это пошло со «свингующего Лондона»: вся молодежь была абсолютно повернута на музыке.

К нам это пришло чуть позже, но уже с конца 1960-х — начала 1970-х музыка стала определяющим культурным пространством для молодого поколения. Свой-чужой определяло то, что ты слушаешь. Именно так у меня появились друзья, с которыми мы не расставались большую часть жизни. Познакомились именно из-за того, что менялись пластинками.

«Чувак, а давай меняться»

С ближайшим моим другом, которого с нами, к сожалению, уже нет, история была такая. 1976 год, я учусь на первом курсе Третьего медицинского института. Выхожу на Соколиной горе из кафедры анатомии. Сидит парень, очень смешно наряженный, и у него на коленках стоит пластинка Uriah Heep «Wonderworld». Она тогда как раз только-только вышла.

Я подхожу к нему и говорю: «Чувак, а давай меняться», и достаю из сумки пластинку Everly Brothers. Он смотрит ее и говорит: «Хорошо, ладно. Встречаемся через неделю на том же месте». Мы меняемся, расходимся и начинается так называемый «длинный чендж»: когда ты берешь пластинку на неделю, переписываешь, даешь ее еще кому-то в обмен на то, чего у тебя нет, переписываешь, заряжаешь в обмен ее, и так далее. Через неделю диск к тебе возвращается, сделав несколько кругов. Таким образом, ты на одну пластинку получаешь пять, и все их переписываешь.

Чтобы во всем этом участвовать, у тебя должно было быть две-три пластинки для обмена. И если знакомых много, ты мог получить практически любые записи.

Телефона дома не было, я звонил из телефонной будки. Еще один мой друг познакомился со мной, когда я так вот звонил приятелю и договаривался о том, что на что хочу поменять. Стучит мне в стекло парень и говорит: «Извините, я услышал, что вы говорите про пластинки. Не хотите поменяться?» И показывает мне свежий Manfred mann «Roaring silence» с ухом на обложке.

Или другой случай: еду в автобусе, передо мной сидит парень, у него из сумки торчит двойной концерник Kiss «Alive!» Мне уже надо было выходить, но я поехал с ним, посмотрел, куда он идет, подошел перед подъездом и говорю: «Извините, вот у вас Kiss, не хотите поменяться?» И через этого парня открылась целая группа меломанов, с которыми мы потом всю жизнь дружили и менялись сначала пластинками, потом видео, ходили и на концерты, и в походы. В 1970-е те, кому было от 15 до 20, знакомились исключительно так.

Все, что мы слушали, называлось «популярной музыкой»

И надо сказать, что Советский Союз был очень интересно устроен: ничего нельзя было купить, но все можно было достать. Так что в середине 1970-х никакого информационного вакуума не существовало, по крайней мере в Москве и вокруг меня. Потому что пластинки, которые выходили на Западе, к нам попадали через неделю. Их привозили спортсмены, артисты, иностранные студенты — все, кто выезжал за границу.

Время было уникальное: тогда, в 1975-1976-х, не существовало ни слов, ни направлений «панк», «диско», «метал». И мы в онлайн-режиме участвовали в самом интересном этапе развития популярной музыки.

Сейчас слово «попса» дико ругательное, все меломаны считают, что есть поп-музыка и рок-музыка. А в середине 1970-х никто так не говорил, все, что мы слушали, называлось «популярной музыкой». Все чарты назывались поп-чартами, и Led Zeppelin и Genesis с удовольствием выступали в Top of the pops.

Достать можно было практически все. Другое дело, что в СССР вкусы немного отличались от общемировых и даже от питерских. Например, уже в районе 1980 года я вдруг узнал, что Гребенщиков очень любит Боба Дилана и Grateful Dead. А у нас их никто не слушал, потому что они нам были не интересны: английского языка никто толком не знал, а музыка там была, на наш взгляд, довольно скучная.

Поэтому многие группы, которые на Западе считались великими и уникальными, мимо нас прошли мимо. Зато абсолютным хитом у нас были Deep Purple, Uriah Heep, Nazareth и, понятно, Led Zeppelin. А вот Doors, как ни странно, никто особенно не ценил, и я их зацепил уже сильно позже. То есть пластинки Doors у меня были, но как-то не произвели тогда впечатления.

Pink Floyd мы брали за полтинник

Стоили пластинки дорого. Если она была только-только распечатанная и «родная», то есть не демократов, то цена ей была 40-50 рублей, в зависимости от популярности. Запечатанную «Аtom heart mother» Pink Floyd мы брали за полтинник.

Были очень популярны группы, которые играли первую волну глэм-рока: Slade, Sweet, Suzi Quatro. На стенах писали: Nazareth, Slade, Sweet, а попозже — Kiss.

Но можно было меняться. И люди приходили на Самотеку с портфелями, в которых было иногда по 30 пластинок. Несложно прикинуть, сколько это было в денежном выражении. Стипендия была 40 рублей, а зарплата врача первого года — около сотни. То есть две пластинки я мог купить за свою месячную зарплату. Поэтому своих дисков было мало, а обмен был постоянным. И я ни разу не покупал записи и не делал перезаписи с катушек, писал только с пластинок.

У меня сохранились тетрадочки, какие были почти у всех меломанов. Приходит пластинка, и ты все, что на ней есть, списываешь: название песен, авторов слов, музыки, весь состав группы. Вплоть до имени фотографа. Самые ушлые еще и перерисовывали обложку. Дома лежат четыре ежедневника в мягких переплетах, где так вот, от руки, скопированы выходные данные более 800 фирменных пластинок, которые я переписал с 1976-го по начало 1980-х.

Учился я на Делегатской, недалеко от Самотеки. Занятия в Третьем меде проходили в основном в Старомонетном, недалеко от Новокузнецкой. И вот я приезжал на первую пару, привозил с собой две пластинки. Перед первой парой мы быстро менялись, отмечались, что пришли на лекцию, и удирали. Я несся домой, за два часа переписывал на пленку эти два диска, приезжал к концу второй пары и еще раз отмечался. К концу четвертой пары мы менялись ими назад.

Обмен был очень-очень широко распространенным явлением. Переписывалось все на пленки. У меня стояла довольно хорошая советская вертушка «Аккорд 001». Проблема была только в том, что резиновые пасики на ней постоянно рвались, и купить их было почти невозможно. Приходилось каким-то образом вырезать их из презервативов.

Вначале у меня был магнитофон «Яуза-6», потом «Маяк» — уже стерео. Обычно они стояли с открытыми крышками, потому что приходилось все время чистить головку, подворачивать, подкручивать. Верхом моды считался магнитофон «Юпитер», который стоял не горизонтально, а вертикально.

Пленки стоили довольно дорого — рубля три. Самые первые, «шестого типа», были совсем фиговыми — они сохли и рвались на куски. Потом появилась «Тасма» «девятого типа» — это был дефицит. Поэтому, когда удавалось, пленку покупали на все деньги, которые были.

Все у меня было завалено этими катушками, и я слушал их круглые сутки. Просыпался утром, тыкал клавишу, и начиналась музыка. Ночью засыпал, она еще продолжала играть.