И.Охлобыстин: Я готов быть царем

Известный сценарист, режиссер и писатель, доктор Быков из сериала “Интерны”, священник, запрещенный в служении по собственному желанию, Иван Охлобыстин в интервью РБК дал разгадку русской души, вычислил национальную антиидею, а также рассказал про монархию, национализм и народную любовь.

Про национализм и антиидею

Сейчас всех вяжут. “Болотных” тянут по всем возможным и невозможным экономическим статьям, националистов сажают по хулиганке.

У нас нет здорового национализма. Все, что у нас проявлено на этом поле, – это, как правило, паразитизм на выгодной теме. Национальная тема очень тонкая, это как ядерная реакция, на этом нельзя паразитировать.

Мы должны придерживаться канонического понимания нации. Нация – это группа, длящаяся в истории. Если сейчас на улице мешком, как котов, отловить националистов, те, кто не являются стукачами, по крови опозорятся. Там и евреи 100% есть, куда же без них, и поляки, и кого только нет, а чистых русских не найти. И все равно мы считаем себя русскими людьми.

” Почему мы так хорошо понимаем и европейцев, и азиатов? Потому что мы и те, и другие: это жесткий микс. Как яблоко с сельдереем – одно вкусное, другое полезное”

Любое государство проходит несколько обязательных стадий, одна из них – стадия национального государства. Сначала ты самоосознаешься в семье национальной, потом ты самоосознаешься в семье государственной, и так до глубокого космоса. Ты не можешь, минуя подростковый возраст, стать взрослым чуваком или взрослой чувихой, ты должен пройти все фазы взросления. У нас этих стадий не было в силу определенных условий.

Наш национализм никогда не был проявлен. Почему мы так хорошо понимаем и европейцев, и азиатов? Потому что мы и те, и другие: это жесткий микс. Как яблоко с сельдереем – одно вкусное, другое полезное. Мы всегда были посредниками, живым щитом, площадкой для общения, для подведения общих итогов.

У нас история скомпилирована из историй разных народов, сверху была положена идея Третьего Рима – защитника ото всех, плюс наша великая национальная антиидея.

У всех народов есть одна и та же национальная идея – мировое господство, даже у поляков она была. В какой-то момент нация обязательно болеет этим. Если она приходит к своему благосостоянию, обязательно появляются люди, которым нечего делать, на диванах лежат и думают: “Вот, мы сейчас научим их”. Как правило, это закат, политический декаданс. У нас этого никогда не было, мы в фазу благосостояния никогда не приходили. У нас всегда было 2% очень богатых, а все остальные – голодранцы, мы такие люди.

“У нас всегда было 2% очень богатых, а все остальные – голодранцы, мы такие люди”

Но у нас другая “фишка” – антиидея. Как только какая-нибудь нация, движимая великой национальной идеей, высовывает нос, мы с чавканьем выходим из болот. И люди из неказистых с картофельными лицами превращаются в богатырей. А девки – вроде раньше глянуть было не на что, а тут – святая и пять штук детей родила. Все богатыри и все красавцы, но ровно до того момента, пока не победили деспота очередного. Дошли до середины Европы и ушли обратно домой, в болота. Опять картофельные лица с сосудами, лопнувшими от пьянства и по одному ребенку. Мы прогнали Гитлера, Бонапарта, османов. Вот представьте любой другой народ, который дошел, завоевал гигантскую территорию и обратно в болота скатился? Ни одного нет. А нам здесь комфортно. Мы народ чудноватый.

Фото Дарья Прохорова, РБК

Как проявляется наша великая русская национальная антиидея? Во всех фильмах это есть, нам нравится, но мы не понимаем, о чем это. Сидят два деда на завалинке. Маринка приходит с фермы. Вместо того, чтобы спросить: “Маринка, ты от кого понесла – от Петьки или от Сашки?”, они говорят: “Ну как там, Маринка, радиоточка, что там в Уганде?” Почему этих дедов так интересует, что там в Уганде? Это, может, неосознанное проявление нашей личной ответственности за судьбу всего мира.

“Вот представьте любой другой народ, который дошел, завоевал гигантскую территорию и обратно в болота скатился? Ни одного нет. А нам здесь комфортно. Мы народ чудноватый”

Про разгадку русской души

Русскую бабу никто не может схватить, она как мыло в бане, и все тоскует от чего-то – загадка русской души. А нет никакой загадки. В ней заложена ответственность за весь мир. Она готова родить для всех, всех победить, вынести из огня, предать, отравить и все это вместе, в куче. Она такой души человек, у нее это намешано в ДНК.

А интуристы линейны. Инфузория туфелька состоит из трех молекул, а у них сознание из трех молекул. Это не какая-то высшая нервная деятельность: они могут быть великими физиками, философами, поэтами, писать замечательные песни и стихи. Но они примитивны в понимании природы, в своем сочетании с ней. А у нас это чувствование на уровне ДНК. Человек может быть никакой, но он до такой степени ассоциативен духу природы, что и высказать это не может. Почему в России поэт больше, чем поэт? У нас никакой философии толком не было и не будет никогда: мы реально понимаем, что возможно все. И это все проявлено в природе. Сумерки, выходящие из леса, для интуриста – это ужас и Евсюков с молотком, а для нас – это комфорт: “сюда от ментов можно скрыться”.

“Мы гонимся за комфортной квартирой, мерседесом с золотыми колесами, чтобы получив это все, на старости лет торчать жопками из огородных грядок, сажая картошку, которую не будем есть. Синдром садовых участков есть только у нас. Во всем мире это поставлено на промышленную платформу”

Я приезжаю в Тверь – там нужно шутер снимать. Здесь сарай сожженный, а здесь цветет акация, драный пес пробежал и мерседес проехал с золотыми колесами. Это абсурд, это киберпанк, я бы назвал, этнопанк. Нам и в одежде это свойственно, и в поведенческих реакциях.

Эти реалии нужно трезво осознавать, прежде чем пытаться что-то с политикой российской сделать. Пытаться перенести европейскую модель конституции к нам – бред.

Про монархию

В силу всех этих реалий, я считаю, что монархия для нас идеал. Я не предлагаю позвать толстого отрока из Романовых, который по-русски не говорит. Линии царские уходят. Царский выбор – это промысел божий.

Любой нормальный человек, а в русском это более явно проявлено, никогда не будет унизительно кланяться перед кем-то. Только перед любимым человеком – и только, если это от Бога. А монархия есть поставщик воли Господа, даже если это дикая воля, как у Ивана Грозного. Когда ты кланяешься символам монаршей власти, ты не человеку кланяешься, ты кланяешься промыслу Божьему, человеческой гармонии и своему месту в этой гармонии. Ты жертвуешь своей жизнью не ради чувака, который сидит на газовой трубе, а сам живет в Лондоне и считается русским патриотом, ты кланяешься Богу.

Фото Дарья Прохорова, РБК

Много шума наделало мое заявление про царя. Все сидели и сетовали: “Да, царя можно, но…”, и никто не мог сформулировать, что же “но”. А потом говорили словами Высоцкого: “Среди нас буйных мало, вот и нету вожаков”. И тогда в эфире самой либеральной радиостанции я провозгласил, что готов быть царем. Я до сих пор помню испуганные глаза журналиста “Эха Москвы”, когда я это сказал. Все гундели, а я готов. Хотите – заказывайте. Меня не смущает царская мантия. Во мне нет царского честолюбия, чтобы наклеить орден деда за битву при Грюнвальде, но если разговор встает так, что нет буйных, то я готов. Легко возьму на себя эту ответственность. Тут же нанесу ядерный удар по Польше – оттуда до нас ветром не донесет. Бестолковая страна.

“Когда ты кланяешься символам монаршей власти, ты не человеку кланяешься, ты кланяешься промыслу Божьему, человеческой гармонии и своему месту в этой гармонии. Ты жертвуешь своей жизнью не ради чувака, который сидит на газовой трубе, а сам живет в Лондоне и считается русским патриотом, ты кланяешься Богу”

Окажись на моем месте другой человек, он был бы разорван на части, его разметала бы все пресса. Почему до сих пор все молчат? Если бы я сам услышал такое по радио, я бы посмотрел статью в “Википедии”, что это за чувак.

Про народную любовь

Народная любовь не на пустом месте возникает. Люди начинают любить с понимания, что их воспринимают такими, какие они есть, не называя “электорат”, “зритель”.

Аудитория – все равно, какая это аудитория, десятки тысяч человек или пять,- как животные, люди чувствуют, ты искренен или нет, и ты физически ощущаешь от них отдачу: принимают они тебя или нет. Принимают они тебя только в том случае, если понимают, что ты и они – тождественны. У тебя есть возможность говорить со сцены, и ты за них озвучиваешь то, о чем они думают. А мы все думаем одинаково: о любви, об одиночестве, о том, что ты готов на жертву, но ради чего. У нас есть плюсы и минусы, мы можем помогать друг другу их приобретать, но мы не можем ими хвалиться, быть из-за этого более почитаемым: мы никто и никак без аудитории. Такая зависимость наблюдается в квантовой физике: частица активируется просто фактом наблюдения.

Я не сталкивался с публичными выступлениями до определенного этапа. Мне предложили сделать литературные вечера во МХАТе. Я говорю: “Скучно будет”. А мне: “Попробуйте”. Попробовал – был аншлаг. Я понял, что люди сейчас не хотят, чтобы их развлекали. Людям хочется думать и хочется, чтобы их мнение было уважаемым. Их подкупает, когда ты декларируешь ту мысль, которую они в себе тоже имеют, но этим нельзя пользоваться. Мы на стадии, когда людям более интересны греческие мыслители времен Ареопага, нежели певцы времен Вудстока. Мы все победили в себе, все порушили, мы заново все отстроили, нам хочется подумать, нам хочется осмыслить окружающее, нам хочется, чтобы нас принимали, по-человечески общались.

“Я понял, что люди сейчас не хотят, чтобы их развлекали. Людям хочется думать и хочется, чтобы их мнение было уважаемым”

Я стою за занавесом во МХАТе и понимаю, что полтора часа своей жизни каждый из них потратил на меня. Я не буду их веселить, я заранее говорю, что будет скучно.

Я стою вечером, полный зал типа нашей “Горбухи”, и понимаю, что не волнуюсь, что готов перед этими людьми быть осмеянным, оплеванным. И я благодарен этим людям. Я знаю себя, я не заслужил того, чтобы со мной фотографировались, чтобы у меня брали автографы. Я не Шаляпин, не Гагарин, не жертвовал собой, не рвал голосовые связки, я случайный человек, оказавшийся на этом месте. Но я это понимаю. Я хочу быть полезным. Главное, чтобы они понимали, что я, как в “Жил-был пес”, хочу им служить по-песьи, потому что я их уважаю, потому что они мне оказывают излишнее доверие. Я не достоин этого доверия.

Про “Доктрину 77″

Когда я делал “Доктрину”, я ждал посадки, на самом деле. Это тоже русская история. Чувак орет с пирамиды в самом большом зале: “Русские, чего мы стесняемся?” Но никто не замечает – это было в пятницу, все уехали на дачи, торчать попками из огорода или на лодках сидеть.

Это нонсенс: мне дали самый большой стадион, который не освоил даже Майкл Джексон, и туда пришли десятки тысяч людей. Я-то думал придут либо сумасшедшие, либо отроки. Выяснилось – нет. Это интеллигентные люди, 20-30 лет, старшие курсы института, и чуть старше, уже бывшие в других организациях, но разочаровавшиеся – нацболы, например, но все очень адекватные. Они думали, как я и говорил, что нужно сначала свою жизнь построить, сначала заручиться поддержкой таких же, как ты, а потом уже думать о вселенском.

Я никогда не принимал на себя роль Аттилы. Но там было много людей, которые правильно поняли, что я не предлагаю истину, я ее не знаю. Я предлагаю набор вопросов, которые меня интересуют, которые нужно решить, и набор условностей, которым хотелось бы следовать. Это уважение к своей отчизне, это целесообразный путь ее дальнейшей эволюции в общественно-политическом смысле, желание некой стабильности. Желание стабильности в наших условиях – это заручиться поддержкой большой компании. А там хоть менты, хоть бандиты, можно Толику позвонить, он приведет Сашку, Маришку, и завертится.

Фото Дарья Прохорова, РБК

У меня нет задачи, как в старые времена: партия, лидер, Жириновский речь говорит. Я построил ролевую схему, структуру, где мы должны прийти к некой цели. Это довольно человеческая цель, она не будет во вред никаким народам, не будет в ущерб нам. Все знают, что им не нравится в государстве, но никто не знает, как надо, и я не знаю, как надо. Да, мне нравится монархия, но я не в состоянии предложить, как выбирать единого лидера. Мы никому не верим, только конкретному человеку, которому в глаза можем посмотреть.

Про опасную Болотную, клириков и легатов

Когда первая Болотная была, я поехал туда сам, чтобы показать, что нам не кисло, но попросил никого из наших не ездить. Ситуация такая, я как взрослый человек понимаю: поедут ребята молодые, камень полетел, щитом толкнули, на льду оказался, вовремя не вынули – погиб. Из-за какой-то ерунды, пустоты могут погибнуть люди. Теперь в городах, где наши организации активны, мамы уже знают: тут его точно не пошлют на смерть.

У нас то ли банда, то ли секта, хотя на самом деле ни то, ни другое. Это общественная организация, сделанная по новому типу. Люди когда-то согласились со мной, вступили в эту организацию. Это категорически не задокументировано. У нас ячейки по семь человек, седьмой человек может набирать еще одну ячейку. У нас есть клирики и легаты. Все клирики могут стать легатами и набрать еще семь человек.

“Когда первая Болотная была, я поехал туда сам, чтобы показать, что нам не кисло, но попросил никого из наших не ездить”

Было бы хорошо людям общественно активным вступать во все партии, при этом не скрывая, что ты относишься к “Обществу 77″. Ты очень хороший, ответственный работник, но относишься к “Обществу 77″. Все знают, что ты работаешь на партию, хотя к ней не принадлежишь. Жадность партийных деятелей, непонимание, что происходит на самом деле, заставит их взять тебя, вместо того, чтобы платить своим: у нас же все партии неискренние, они за бабло, они все за взятку, за выгоду. Люди идут во власть не для того, чтобы сделать другим хорошо, а для того, чтобы сделать себе хорошо. И это глубоко порочный подход к политике, в этом ущерб политической жизни. А наши идут в партии и говорят: “Мы готовы работать для партии. Ну да, нацисты, но что же сделаешь. Зато исполнительные – раз, денег не надо – два”. В итоге, что он приобретает? Опыт, знакомства. Ты не обязуешься быть верным этой партии, ты обязуешься выполнить определенный участок работы, ты наемный работник. Это дает возможность уйти ото всех возможных преследований, сохранить максимум своих членов.

Надо вынести на всеобщее обсуждение то, о чем говорят на кухне, чтобы это не превратилось в болезнь, чтобы это можно было как-то контролировать, направить в нужное русло. Я удивлен, что до сих пор не вернули пятую графу. Не потому, что мы чем-то лучше, а потому, что никто не стесняется своей нации, кроме нас. А мы чего так застеснялись, что плохого миру сделали, в чем таком страшном ответственны? Это несет на себе нездоровое проявление нации не как группы в истории, а как случайных чуваков со смешанным ДНК. Это так же смешно, как собрание дворянского общества в России.

О современных дворянах и казаках

Дворянства как сословия нет, а есть набор странных людей в чужих орденах. Я однажды пришел туда – меня брат привел, он с пиететом относится к истории семьи. Я ему говорю: “Николя, нас здесь изнасилуют, не отобьемся, давай уйдем”. Дворянство всегда земельно-сословное, оно связано с определенными параметрами. Вот тебе император дал землю, ты поэтому дворянин в стадии майората, навсегда владельцем земли становишься. А здесь люди, у которых дедулька получил орден за взятие Шипки, это то же самое, что казаки с орденами. При всем моем уважении…

У меня есть друг-казак, у меня есть священники-друзья из казачьих семей, они никогда не будут ходить с медалями за взятие Шипки от их деда. Вообще странная традиция. Нормальный казак ходит в своей форме, но уж никак не в орденах до причинных мест. Где они их могли навоевать столько? Естественно, к ним отношение несерьезное становится. Из-за чего проблемы все в России? Нас губят гордыня, честолюбие, жадность, глупость.

“Нормальный казак ходит в своей форме, но уж никак не в орденах до причинных мест. Где они их могли навоевать столько?”

О профессии

Я не стал режиссером, потому что не хотел административной ответственности. Мне легче написать сценарий и махануть его куда-нибудь, чем бегать за пьяным оператором, импульсивной артисткой, уговаривать всех, чтобы в конце концов, одурев от усталости, не снять того, что я хочу снять. Я уважаю режиссеров как людей, имеющих силу воли, талант, административный талант. Он достоин уважения и того, чтобы его слушали. Профессиональное проявление актера заключается в том, что ты не себя реализуешь, ты реализуешь замысел режиссера. И только если замысел режиссера реализован, ты уже в границах его реализации реализуешь себя. Нет единичного пути.

Читайте в первой части интервью: Иван Охлобыстин про чувства верующих, любовь, бабок и адские огни

Фото Дарья Прохорова, РБК

05 июня 2013 г.