Ровно 10 лет назад, 18 июля 2003 года, Европейский конвент, созданный двумя годами ранее для подготовки Конституции для Европы, официально завершил работу и представил проект документа. Оглядываясь назад, можно сказать, что это был, пожалуй, апофеоз строительства единой Европы, момент, когда казалось, что до создания в Старом Свете федеративного супергосударства, способного на равных вести разговор и с Соединенными Штатами, и с поднимающимися гигантами Азии, прежде всего Китаем, остался один шаг. Тем более что буквально за пару месяцев до этого ведущие державы континента — Германия и Франция — продемонстрировали беспрецедентную строптивость, отказавшись поддержать американское вторжение в Ирак. А на следующий год уже было запланировано масштабное, также не имеющее аналогов принятие в ЕС более десятка новых членов…
Сегодня от былых амбиций почти ничего не осталось. Десятилетнюю годовщину проекта Конституции Европа встречает в неважном настроении.
Правдолюбец Сноуден разоблачил секрет Полишинеля — едва ли кто-то сомневался, что американские спецслужбы способны осуществлять полный контроль над европейским пространством. Масштабы, впрочем, неприятно удивили даже самых лояльных Вашингтону европейцев. Однако больше всего раздражает, конечно, собственное бессилие. Старый Свет не только не может ничем ответить, но вынужден, по сути, после этой неприятной огласки выполнять распоряжения Соединенных Штатов, в том числе идя на нарушение международных норм, как в случае с задержанием самолета президента Боливии. Президент Франции Олланд похорохорился, пригрозив заблокировать переговоры о создании Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства (ТТИП) с США, пока Вашингтон не объяснится насчет слежки, но моментально «смягчился». Первый раунд прошел, как и планировалось, в конце прошлой недели.
Сама идея с не очень благозвучной аббревиатурой ТТИП — яркий символ отказа Европы от претензий на самостоятельную мировую роль и ее готовности вернуться под патронат Соединенных Штатов. Инициативу огласил на Мюнхенской конференции в феврале вице-президент Джозеф Байден, и ее основное содержание — воссоздание на новых основаниях единого политического Запада, наподобие того, что существовал в годы холодной войны. Тогда в основе консолидации лежал страх перед общим врагом, сейчас такого нет, зато есть опасения, что на фоне подъема Азии Запад может утратить привычную для себя центральную роль в мире. В случае успеха переговоров о трансатлантическом партнерстве будет создано гигантское пространство, объединенное общими экономическими принципами и способное — в силу своего веса в мировой экономике и политике — навязывать свои нормы и правила всем остальным. Понятно, что первоочередным «адресатом» выступает Китай, но перемены затронут практически всех значимых игроков, в том числе и Россию.
Для Старого Света это возможность обрести внешний стимул для экономики, но подчиненная роль Европы в таком случае неизбежна. Америка — более сильный партнер в альянсе, обладающий способностью принимать суверенные решения и многочисленными инструментами воздействия, в том числе военно-политическими. Кроме того, на фоне меняющейся энергетической ситуации в Новом Свете (вероятная в будущем энергонезависимость и снижение цен на энергоносители благодаря росту собственного производства) Соединенные Штаты намерены использовать ТТИП для возрождения собственной промышленности. Ведь вопрос об уходе производств и рабочих мест в Азию относится к числу наиболее болезненных политических тем в США. При создании единого американо-европейского рыночного пространства внутренняя конкуренция обострится, и оптимизация скорее произойдет за счет Европы, которая будет тогда терять промышленные мощности в пользу Америки. Это не означает немедленного европейского упадка: в конце концов, сервисная экономика тоже может быть весьма мощной, но она неизбежно «прилагательная» к какой-то более производительной. То есть экономическая реальность только закрепит положение младшего партнера, которое уже явно в политической и стратегической сфере.
Ирония истории состоит в том, что именно такую роль — нормативного гиганта, способного навязывать правила и регулирование другим, — Евросоюз считал естественной для себя.
В конце ХХ – самом начале XXI века в Европе много писали и говорили о том, что ЕС — объединение нового типа, опирающееся не на военную и даже политическую мощь, а на силу успешного примера и способность (благодаря этой успешности) убеждать других добровольно принимать европейские правила игры.
На этом строилась вся концепция расширения, и предполагалось, что после принятия всех стран, достойных быть полноправными членами Европейского союза, дальнейшая правовая и нормативная экспансия создаст спокойную и благоприятную для Европы обширную периферию. Собственно, самым емким выражением этой концепции была формула, когда-то предложенная Москве председателем Европейской комиссии Романо Проди: Россия может и должна взаимодействовать с ЕС по принципу «общее всё, кроме институтов». Если переводить с дипломатического языка — перенять все действующие в Евросоюзе практики и нормы, не имея при этом возможности влиять на их выработку. Однако для того, чтобы реализовать подобную концепцию в полной мере, у Европейского союза не хватило ни политического, ни экономического ресурса. Так что теперь для того, чтобы воплотить ее в жизнь, нужна, как всегда, Америка.
За 10 лет в истории ЕС было несколько судьбоносных моментов. Расширение почти в два раза, которое качественно усложнило работу институтов и снизило уровень управляемости (2004). Провал Конституции на референдумах во Франции и Голландии, который, хоть и был связан в основном с внутриполитическими причинами, продемонстрировал неготовность ведущих государств отказываться от значительной доли своих суверенных прав в пользу надгосударственных органов (2005). Нежелание крупных европейских держав видеть сколько-нибудь заметных политиков на должностях формальных руководителей единой Европы (2009). Наконец, долговой кризис, начавшийся в Греции в 2010 году, показал не просто глубину расслоения, но и необходимость кардинальной перестройки самого принципа интеграции. Она блестяще работала в середине – второй половине прошлого века, но исчерпала себя ко второму десятилетию века нового.
Преодолеют ли политики по обе стороны Атлантики весь путь, необходимый для создания новой общности, пока неясно. Хватает препятствий самого разного рода — несовпадение интересов имеет иногда помимо экономического еще и символический характер, как, например, в вопросе о генно-модифицированных продуктах. Однако в любом случае Европа уже точно не будет такой, какой она виделась 10 лет назад, на пике эйфории, связанной с успехами после окончания холодной войны.
У России нет оснований ни радоваться тому состоянию, в котором оказался Старый Свет, ни огорчаться по этому поводу.
Реальность изменилась, и главный урок, который Москва должна извлечь из истории взлета и упадка европейской идеи в последние десять лет: не существует универсальных рецептов успеха и ориентиров, которым надо следовать априори. К миру, в котором Европа не является ни образцом, ни центром, России еще надо привыкнуть и попытаться в нем освоиться. Не отказываясь от своей европейской культуры и ментальности, но и не утверждая, что из-за них наша судьба намертво связана только с Европой.