Фото: REUTERS

Самый свежий протокольный шаг: первым после хозяина Олланда на нормандский пляж приехал Петр Порошенко, что не соответствовало ни алфавитам стран-участниц, ни старшинству присутствующих, зато отвечало идее поддержать снова молодую Украину против в очередной раз безвременно состарившейся России. Хотя сама Украина как раз в этот момент своей жизни не может определиться по поводу празднуемых событий – у нее это день победы, день скорби и памяти или день советской оккупации, и кто лучший украинец: кто приближал этот день, как мог, или кто отдалял. Свежий шаг сгладили тем, что гости вообще прибывали не по чину и букварю, а в непредсказуемом порядке.

Януковича не было: поэтому, несмотря на ветреную погоду, венок ни на кого не упал. Обама всю церемонию жевал – значит, не еду, еду рано или поздно пришлось бы проглотить. Потом на пляж вышли исторические реконструкторы, про которых мы теперь знаем, кто источник войн и сепаратизма. Поэтому их выпустили без оружия.

Фото: EPA

Путин смотрел на спектакль победы на пляже со снисхождением: в изнеженной Европе парад с танками деградировал до балета. Похвалы героическим бельгийским партизанам и французскому резистансу и славословие высадке американцев слушал с горькой усмешкой: опять будут принижать решающую роль России в великой победе.

«На пляжах Нормандии высадились те, кто освобождал Европу, – принижал Олланд. – С моря дул ветер свободы». То есть с суши, значит, дул другой ветер.

Кэмерон и Меркель смотрели на Путина и с досадой думали: сидит, злится, ждет, что сейчас будут принижать роль России в войне. А нам как бы отметить эту самую роль, но так, чтобы он и нынешние русские не приняли это на свой счет, а украинцы не расстроились.

Фото: EPA

Анфан-террибль

Встали в Нормандии для фото, и сразу стал нагляден парадокс нашего времени. Те, против кого высаживались те, кто хотел убить рядового Райана, – вот они стоят, друзья, они с нами, а те, вместе с кем высаживались, – противники. Можно сказать, это потому, что Россия аннексировала Крым и возрождает авторитарную советскую империю.

Но задолго до этого, в 2006 году я готовил статью для русского издания Newsweek к саммиту «большой восьмерки» в Петербурге. И вот я отлично помню, что и общая атмосфера перед саммитом была совсем не праздничная, а разговоры похожи на нынешние: как это, «восьмерка» в России? Прилично ли ее там проводить? Не жирно ли будет? Всем ли ехать, надолго ли, а если ехать – как себя вести, так чтоб сдержанно, так чтоб отстраненно, чтобы показать, что недовольны, как встать, как сесть.

Сами события были иными, а градус сомнений и недовольства не сильно отличался от нынешнего. А ведь сейчас уже не скажешь почему. Что было на счету России к июлю 2006 года? Крым тогда был навечно и бесспорно украинский, Абхазия – непризнанным государством, против которого Россия еще не отменила санкции, геи полноправными членами российского общества, даже Литвиненко в Лондоне был жив-здоров. Ну вот Ходорковский уже сидел, так зато сейчас на свободе.

Можно сделать вывод, что тогдашние лидеры стран G8 и западные журналисты были сплошь пророки: предвидели, что через восемь лет Россия поведет себя как образцовый кандидат в страны-изгои. А можно и такой: Путин решил – как себя ни веди, им все равно недовольны, Россией недовольны, слушать ее не хотят, взглянуть на мир ее глазами не желают, а раз так, можно и не сдерживаться: себе всякого напозволять.

Новая Ялта

Проблема современного мира в том, что у нас после холодной войны не было новой Ялты. Не в том смысле, чтобы снова поделить Европу, а в том, что Россия была страной-победительницей коммунизма вместе с Англией, Америкой, Францией и заодно вместе с Чехословакией, Польшей и т.д. И должна бы вместе с Англией, Америкой и Францией как одна из стран-победительниц, стран-участниц антикоммунистической коалиции решать судьбы Европы и мира. А не пускают.

Потому что победила она вроде как саму себя, да еще и при помощи собственного начальства, и получилось, что она какой-то вражеский Берлин, который сам себя освободил, но оказался на дипломатическом положении взятого. Сработало множество инерций: Запад решил, раз коммунизм проиграл, можно не останавливаться, даже когда под коммунизмом обнаружилась Россия. Которая тоже ведь выиграла от падения коммунизма, но попала вместе с ним в проигравшие.

Нам самим-то трудно бывает различить, где кончается одно и начинается другое, где кончается русский авторитаризм и начинается Россия: столько лет прожито вместе, столько совместно нажитого имущества. Примерно так же трудно различить, где кончается украинский национализм и коррупция и начинается собственно Украина. Можно, конечно, и напалмом для верности, но будет ли толк.

Недобитые красногвардейцы

Говорят, что противостояние между Россией и Западом вернулось, потому что Россия плохо избавлялась от коммунистического прошлого. Вон сколько Лениных еще стоит. Однако если проблема именно в коммунизме, а не в чем-то другом — в этих книгах, именах, вождях, практиках, красных знаменах, серпах и молотах, – то отношения Америки, Польши, Литвы с Китаем или Вьетнамом должны быть хуже, чем с Россией, чего не наблюдаем.

То, что нам взаимно трудно с Европой, с Западом, кажется проблемой советского прошлого, надо только его окончательно преодолеть, и все образуется. Но ведь и до советского прошлого у России были проблемы с Европой. У Швеции было серьезное недопонимание с Петром, у Екатерины с Польшей, у Александра I с Францией и т.д. Наполеон, переходя Неман, обратился к солдатам: «Мир, который мы заключим, будет обеспечен и положит конец гибельному влиянию, которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы». С тех пор оно длится еще двести.

Можно сколько угодно пополнять список того, что можно было сделать для полной декоммунизации, после которой окончательно наступило бы мирное возлежание. Однако трансформация 1991 года была достаточно велика, чтобы прервать инерцию: Россия сменила название, границы, флаг, герб, первых лиц, экономический строй, правящую партию, распустила военный союз, все это гораздо больше того, что произвела любая бывшая советская республика во время своих революций. Так что это и вопрос оптики тоже: мало кому удалось увидеть сосуд наполовину полным.

Внутреннее и внешнее

Недавно в центре Вены памятник советскому солдату выкрасили в цвета украинского флага. Даже если это сделали местные украинцы, то несомненно при одобрении политически неравнодушных венцев, а, скорее всего, покрасили сами венцы. Такое с советскими памятниками регулярно случается в Восточной Европе. Потому что, объясняют, за немецкой оккупацией здесь последовала советская, вот если бы освободили и ушли, была бы незамутненная благодарность. Однако случай Вены показывает, что дело не совсем в этом, потому что в Вене ровно так и произошло: освободили и ушли, оставили австрийцев жить, как хочется, и получилось у них хорошо, кто бы сомневался, а все равно. Американцы никогда не оккупировали Индонезию или Боливию, но их там терпеть не могут и подробно объяснят почему.

Большая психологическая проблема Европы в том, что в глубине души когда-то фашистскую Германию, с ее кафе, чистыми машинами и цветочками на окнах, она чувствует ближе к себе, чем Россию – не фашистскую, но и без цветочков, зато с железными дверями на подъездах. Пытается рассуждать иначе, но нутром чувствует так: и потому, что уже несколько поколений живет с Германией в одном мире, а с Россией в разных, и потому, что нацистская Германия для нее – блудный сын своей цивилизации, а Россия – это просто чужой сын. И вот он заваливается в гости и требует признания заслуг в обуздании блудного: как мы его тогда скрутили, помнишь? И вроде прав, а неприятно. Поэтому все время хочется найти в России что-то, что было бы не лучше фашизма, найти и заслониться от этой семейной драмы Европы. И есть чем. Но по этой причине Европа гораздо лучше умеет отличать Германию от нацизма, чем Россию от коммунизма.

Нам кажется, что наше нынешнее международное положение обусловлено нашей неправильной внутренней и прочей политикой. Это отчасти так. Но и наша внутренняя политика довольно сильно обусловлена нашим международным положением. Нам кажется: дело в том, как страна ведет себя внутри, но одинаково важно то, как она расположена во внешней системе координат. Асад и Турчинов делают примерно одно и то же: силой подавляют вооруженные мятежи, только одного одобряют, а другого осуждают. Если бы тем же занялся Янукович, его бы снова осуждали. Из двух теократий Ближнего Востока – Ирана и Саудовской Аравии – вторая репрессивнее и попросту дичее, но с первым нельзя иметь дело, а со второй можно, даже помогать оружием. Внутри эти случаи похожие, но по-разному расположены во внешней системе координат, описать которую – отдельная, почти математическая задача.

Молчаливая Ялта

Но европейская неприязнь к России совсем не так велика, как нас тут пугают. «У нас война, – пишут украинцы, – поэтому надо не пускать Азара, «Лайфньюз», русских журналистов, мужчин от 16 до 60, поезда, машины и артистов цирка». «Представляете, – говорят, – если бы немецкие журналисты приезжали на российскую сторону фронта и в Москву освещать Сталинградскую битву». Не представляем. Но еще меньше мы представляем вот что. В Киев приехал русский мужчина от 16 до 60 – посол Зурабов на инаугурацию президента Порошенко. Представляете, чтобы немецкий посол присутствовал на открытии сессии Верховного совета СССР? Украинские артисты поехали в Крым (Клавдия Шульженко с гастролями в румынской Одессе). Между Россией и Украиной идут переговоры о газе. Часть долга уже переведена. Франция принимает 200 российских моряков обучать управлению «Мистралями». Австрия, Венгрия, Сербия дружно отказываются прерывать «Южный поток». «Эйрбас» продает России несколько тысяч патентов. С Кэмероном при встрече не пожали руки, при расставании пожали. И это уже прямо сейчас, по горячим следам событий.

Путин и Порошенко встретились, поздоровались и обменялись несколькими многозначительными фразами, и все сказали «слава богу». Но если Путин – это Гитлер сегодня, а Украина – союзник в борьбе с ним, никто бы не сказал «слава богу». Настоящий враг невозможен на твоем празднике, если все всерьез. Про настоящего врага не думают, обидится он или нет, если его не позовут за прошлые заслуги: его уничтожают. Тут уж или война, или все вот это.

Путин приехал в Европу, посидел, поговорил, поздоровался, пообщался, сфотографировался. Это значит, что ничего больше не будет. Все закончилось. Если все останется примерно как сейчас, не будет ни третьей мировой, ни второй холодной. Новая Ялта – хоть опять в неполном виде – состоялась в Нормандии. Молчаливая, чтобы, в случае чего, можно было отказаться.