Я не люблю моралистов, потому что и без них тяжело.
Моралисты почему-то уверены, что жизнь без их деятельного участия похожа на детскую комнату: пока взрослые не видят, дети прыгают по кроватям, швыряются подушками и вот-вот все разнесут.
Кругом вседозволенность, куда ни глянь - Сан-Франциско. Поэтому надо срочно ворваться и всем все запретить. А то - ишь, расхулиганились.
Какое там.
Жизнь - и без всяких моралистов, сама по себе, - держит человека за хвост двумя грандиозными скрепами: биологией и деньгами.
И держит так, что и не снилось никакому Милонову, и уж тем более Теду Крузу.
Жизнь - в значительной своей части - состоит из бедности, долгов, неотменяемых обязательств, старения, страхов, собственной непривлекательности, чужой - и враждебной тебе - привлекательности, непонимания, одиночества, ссор, усталости и тоски.
Жизнь устроена так, что ты не прыгаешь по кровати, и не швыряешься подушками.
Жизнь устроена так, что ты лежишь на кровати лицом вниз, ты поплакал в подушку - и теперь собираешься с силами, чтобы встать и идти воевать с жизнью дальше.
И тут к тебе заглядывает моралист.
- Что-то ты слишком свободный, слишком счастливый! - возмущенно говорит он.
- Дай-ка я тебе что-нибудь позапрещаю, а то ты расхулиганился без меня.
Ты тяжело приподнимаешься и смотришь на него мутным взглядом.
Вседозволенность, значит.
Сан-Франциско.
Ну давай, иди сюда, сейчас я тебе покажу, что бывает, когда на голову падает Golden Gate Bridge.