Фото: ИТАР-ТАСС / Александр Астафьев

Прошло пять лет со дня смерти патриарха Алексия II. Хотя, говоря по правде, его сменщик, патриарх Кирилл, за время своего правления добился того, что Русская православная церковь теперь ассоциируется исключительно с ним. С приходом Кирилла для РПЦ началась новая эпоха: сумасшедшие казаки и православные эксперты, процесс против Pussy Riot, волна скандалов в интернете, принятие закона об оскорблении чувств верующих и, наконец, новый курс на традиционные ценности, о необходимости которого заявил лично президент. Slon поговорил с социологом религии, научным сотрудником центра изучения Восточной Европы при Бременском университете Николаем Митрохиным о том, так ли серьезны перемены, произошедшие в РПЦ при Кирилле, как это может показаться через призму российских СМИ.

– Все чаще встречаю такое мнение, будто РПЦ при Кирилле и РПЦ при Алексии – это несколько разные организации. Эта мысль сопровождается околополитологической теорией: мол, Алексий соответствовал ельцинскому правлению, только пережил его, а вот патриарх Кирилл – это порождение власти Путина. Насколько это обоснованные суждения?

– Церковь действительно меняется. Но это происходит постольку, поскольку время меняется, меняется страна. И это связано не только и не столько с самим Путиным, сколько с социальными процессами, которые отражаются на государстве и на церкви. Говорить про соответствия патриархов Путину и Ельцину, на мой взгляд, смешно. Алексей и Кирилл были сформированы совсем в другое время, не при Путине и не при Ельцине (Алексий так и вовсе в досоветскую эпоху). Кроме того, у них есть значительная схожесть: первые пять лет Алексия и первые пять лет Кирилла схожи масштабным реформированием и перестройкой церковных структур. И при этом, думаю, конец правления Кирилла будет столь же достойным, как и конец правления Алексия: со временем и реформаторский потенциал ослабевает, и личности, работающие в такой системе, рано или поздно начинают просто работать на поддержание собственного статус-кво. Так, Алексий, всего проправивший 19 лет, последние шесть лет своей жизни жаловался на сильный застой в церкви, но этот застой был связан в первую очередь с ним и с той группой епископата, которая его поддерживала и входила в состав Священного синода, с чем он уже ничего не мог поделать.

– А какими реформами занимался Алексий и на чем сейчас сосредоточен Кирилл?

– Они оба приводили, а Кирилл и до сих пор приводит церковь в соответствие с текущими реальностями и открывающимися возможностями. Если Алексий расширял структуру Патриархии, создавая новые отделы, чтобы освоить имеющийся простор, то Кирилл сейчас видит, что старые отделы не совсем справляются со своими функциями до сих пор. Например, при Алексии был перегружен Отдел внешних церковных сношений, и теперь Кирилл разделяет его. Алексий видел необходимость увеличения количества приходов за счет создания новых кафедр архиереев, а Кирилл в начале своего правления увидел, что сложилась ненормальная ситуация, когда в каждом российском регионе было по одному епископу, а в каждом украинском или белорусском – по два. Тогда украинский и белорусский епископаты консолидированно начали играть большую роль в РПЦ, теперь Кириллу приходится наращивать количество российских епископов.

– Хотите сказать, что это различия чисто бюрократические?

– Само собой, нет. Самое большое различие лежит в социальной плоскости. При Алексии РПЦ работала в основном с двумя массовыми группами верующих. Самой массовой из них были те самые бабушки: в основном пассивные женщины, малообразованные, со своими представлениями о церковных ритуалах. С другой стороны, у РПЦ была политизированная постсоветская публика, которая после перестройки решила, что церковь теперь новое место для реализации их политических идей и просто инструмент самопрезентации.

А Кириллу приходится иметь дело с все уменьшающейся группой этих бабушек, которые просто банально умирают, и с увеличивающимся количеством людей молодого возраста, в основном со средним специальным и с высшим образованием, которых церковь пытается заполучить в качестве паствы. У этих людей больше интеллектуальные запросы, и Кириллу приходится поощрять ради них часть духовенства среднего возраста, имеющую высшее образование, энергию и идеи, чтобы разговаривать с новыми прихожанами.

Но эта тенденция в основном заметна в городах. А в деревнях мы видим, что бабушки продолжают вымирать, их место среди прихожан никто не занимает, сельские приходы пустуют и закрываются. Эта ситуация очень отличается от того, с чем приходилось иметь дело Алексию. 10–12 лет назад никто не мог предположить, что у РПЦ будет такой демографический расклад.

– Ну а почему место умирающих бабушек не занимают следующие взрослеющие поколения?

– Знаете, когда-то митрополит Крутицкий говорил: «Наши бабушки бессмертны!» Но это оказалось не так. Церковь по-прежнему играет роль некоего возрастного клуба, но в первую очередь для тех женщин, кто родился до 50-х годов. К 60-м годам в провинции церковь практически существовать перестала. Поколение женщин, которым сейчас 60–70 лет, росли в атеистической среде, и они большого отношения к религии не имеют. Вместо церкви у них другие гендерно-возрастные клубы – ветеранские объединения и так далее.

– А это как-то влияет на экономическое благосостояние церкви?

– Нет, с этим ситуация достаточно стабильная. Церковь не является крупным субъектом рыночной экономики. Я ее неоднократно сравнивал с бюджетом российской профессиональной футбольной ассоциации. То есть речь может идти о бюджете приблизительно в миллиард долларов. Кроме того, это сравнение касается не только объема, но и неравномерности распределения бюджета. То есть между футболистом, получающим по нескольку миллионов долларов в год, и тренером детской футбольной команды в провинциальном городе разница примерно такая же, как у сельского священника, у которого несколько детей и доход 200 рублей после воскресной службы, и епископов крупных епархий, которые очень хорошо обеспечены. Только обычно мораль о том, почему футболист зарабатывает так много, никого не волнует, а церковь волнует.

– А как соотносятся те деньги, которые церковь зарабатывает сама, в том числе со свечек, приносящих ей самый большой доход, с финансами, полученными от пожертвований?

– Думаю, половина на половину. В каждом случае это очень сильно зависит от расположения храма, активности священника и некоторых других факторов. В провинции у большинства приходов доходы идут в основном от свечек, а совсем в бедных местах пожертвования могут исчисляться мешками картошки. Свечные деньги пока наиболее серьезные, хотя растет приток средств с пожертвований и госпрограмм. По субъективным ощущениям, в провинциальных приходах стало намного меньше людей, поэтому там скорее подросло госфинансирование. Но, правда, сейчас появилось и довольно много предпринимателей средней руки, которым хорошо выпить с батюшкой, и они готовы за это как-то его отблагодарить.

– А кто, помимо патриарха Кирилла, сейчас формирует повестку дня у РПЦ? Кого можно отнести к идеологам церкви?

– Дело в том, что про повестку РПЦ вообще говорить проблематично. К примеру, патриарх Кирилл свою песню поет, его воспроизводят федеральные медиа. Но в провинции обычно всем неинтересно, что там начальники говорят, они решают свои вопросы. А так, цитируемые люди на виду – митрополит Илларион, Андрей Кураев, специалист по сектам Александр Дворкин.

В какой-то степени можно говорить о том, что влиятельные люди сидят в Межсоборном присутствии. Но каждый вещает на свою аудиторию, и они влиятельные только в своих группах. Церковные медиа настолько оторваны от пространства российского общества и журналистики, что говорить о влиятельности их спикеров на массы непросто. Я могу вам назвать каких-то влиятельных людей из Межсоборного присутствия, но их фамилии вам, скорее всего, ничего не скажут. Но именно там, в присутствии, авторитет имеют не те, кто более-менее известен широкой аудитории, а те, кто действительно разбирается в патристике и реально читал Библию.

– А люди вроде Чаплина или Димитрия Смирнова – это просто селебрити от РПЦ в эфире медиа или они и впрямь значимые и влиятельные персоны?

– Ну, конечно, это люди с определенным весом. Все-таки они руководители синодальных отделов (Смирнов до недавнего времени, Чаплин – до сих пор). Чаплин так и вовсе, судя по всему, является связующим звеном между Патриархией и администрацией президента. Во всяком случае, если изучать список членов Общественной палаты с характеристиками на них, который в свое время попал в прессу, то религиозный блок там сформирован исключительно Чаплиным. Он же руководит боевиками вроде Энтео или Кирилла Фролова. Ну так себе боевики, конечно. Но других у Московской патриархии нет.

–А скандалы, аналогичные истории с Pussy Riot, при Алексии были? При нем РПЦ выступала с требованиями покарать каких-нибудь богохульников и оскорбителей чувств верующих?

– В 90-е годы в регионах было нечто подобное. Кирилл более агрессивно использует власть для защиты своих интересов. Он гораздо четче с этим определился, чем Алексий. Но при Алексии не было такого роста антиклерикальных настроений, которые существуют сейчас. Да, этот рост несопоставим с отношением людей к церкви перед революцией, но такого негатива давно уже не было.

В обществе появилось левое крыло, которое однозначно определилось с антиклерикальными лозунгами. И либерально настроенная общественность, которая раньше церкви сочувствовала и была активной частью прихожан (хотя у них и тогда были вопросы к церкви), теперь резко переменила свое настроение на негативное. В прошлом году некоторые священники мне даже жаловались, что во время волны скандалов с РПЦ в отдельных приходах сильно сократилась посещаемость. Вероятно, это было временным явлением, но тем не менее.

– Разве церковь не сама встала на путь, который должен был вызвать эту волну критики?

– Так скажем, есть вещи, которые вызывают возмущение у широкой публики единовременно – Pussy Riot или скандал с часами патриарха. Но именно сейчас появилась именно такая группа людей, которая определилась со своим антиклерикализмом в целом. Уже за несколько лет до Pussy Riot стало оформляться молодое левое движение. Для них церковь является врагом по определению, а 10 лет назад таких людей не было. Это молодые левые, которые не видели, что такое советский коммунизм, мы у них видим довольно агрессивное отношение к любым религиозным делам. У церкви эти люди вызывают ассоциации с 1917 годом. Причем в церкви находятся люди, которые считают, что любая критика церкви – это шаг к тому, что в храмы вскоре явятся комиссары.

– Причем кажется, что РПЦ постоянно пытается разыграть тему защиты от потенциальных комиссаров, чтобы получить больше внимания от властей. Или РПЦ получает поддержку со стороны государства прежде всего за лояльность?

– Ну, патриарх Алексий получил недвижимость не за поддержку власти, а в качестве компенсации государства церкви за советский период. При нем РПЦ получала буквально все, что могла освоить. Причем процесс этой компенсации так и не закончился. Он идет почти 25 лет, и список того, что хочет церковь обратно, так окончательно не составлен и не закрыт. Государство под давлением Путина, Медведева и Росимущества, заинтересованного в максимальной раздаче госсобственности, приняло решение о реституции при Медведеве, после чего церкви стали фактически возвращать все, на что она показывала пальцем и говорила: «А вот это наше!»

При Ельцине церкви возвращали храмы и монастырские комплексы, которые, по большому счету, никого не интересовали, находились в плохом состоянии и требовали больших затрат на реконструкцию. Сейчас реституции подвергаются объекты двойного назначения, которые предназначены не для церковных служб, а под семинарии, доходные дома.

И церкви передается то, чем она никогда не владела. Началось это, конечно, еще при Ельцине, когда в калининградской области РПЦ стали отдавать кирхи и протестантские молитвенные дома. А сейчас передают много разного, никто на федеральном уровне этот процесс не обозревает, а контроль непонятен. При этом у церкви нет денег на восстановление всего того, что ей передается. И получается несколько комичная ситуация: когда церковь сначала получает у государства объекты, а потом говорит, что у нее нет денег на ремонт, и просит на него средства вновь у властей. Все это фактически закрыто от общественности и потенциально очень сильно коррупционногенно, и этот процесс не имеет финальной даты.

– Сейчас Путин объявил курс России на традиционные ценности. Если это движение будет не просто фикцией, то церковь должна будет стать чуть ли не главным идеологом в стране.

– Поскольку церковь – это организация всегда более консервативная, чем почти любая власть, сейчас повестка дня для нее сложилась удачная. Если раньше церковь говорила про церковные ценности, не слишком распространяясь, что это такое, то сейчас то, что она понимает под традиционными ценностями, что говорит митрополит Илларион – это отлично встраивается в путинскую консервативную повестку дня. Может показаться, что РПЦ подстраивается под государство, но на самом деле она говорит все то же самое, что говорила всегда. Просто сейчас это сошлось с чаяниями государства.

– Хотите сказать, будь сейчас главой РПЦ Алексий II, а не Кирилл, дело Pussy Riot и кампания по защите чувств верующих были бы разыграны точно так же?

– Алексий был, конечно, таким же консервативным, как и Кирилл, хотя на фоне последнего сейчас и может показаться либералом. А те самые православные фундаменталисты вроде Димитрия Смирнова при необходимости еще и в 90-е могли бы дать жару.

– А на консервативность руководства РПЦ повлияло их прошлое сотрудничество с КГБ? Как известно, у патриарха Кирилла раньше был позывной «агент Михайлов».

– Они все в верхушке церкви служили и тесно сотрудничали с КГБ. Из них, правда, можно выделить тех, кто одной рукой служил, а другой – из-за границы привозил самиздатовскую литературу, помогая разжигать религиозную активность. Но то были не Алексий и не Кирилл. Кирилл, правда, отличился в новое время тем, что сделал, видимо, своего куратора Валерия Лебедева (бывший зампредседателя КГБ. – Slon) главой Фонда православного телевидения. Сейчас мы имеем дело с церковью советских людей – последних великомучеников там уже давно не осталось, а те, что были, не имели влиятельности. На мой взгляд, не имеет смысла искать хороших среди плохих – конечно, можно найти тех, кто не сотрудничал, но это пара человек. И непонятно, насколько искренне люди служили КГБ исходя из меркантильных целей, и так далее.

– А церковь продолжает свое сотрудничество с ФСБ?

– Сейчас скорее ФСБ работает на церковь, а не наоборот. ФСБ занимается устранением религиозных конкурентов церкви. Священники РПЦ входят в советы по выявлению сектантской деятельности и экстремистской деятельности. То есть они сами определяют, кто религиозный экстремист, а кто нет. У нас экспертный совет при Министерстве юстиции наполнен православными фундаменталистами вроде Дворкина, а возглавляет ведомство министр Александр Коновалов, окончивший Свято-Тихоновский университет и, по слухам, вообще монах. Это сотрудничество довольно тесное.

– Какие задачи ожидают РПЦ при Кирилле?

– Непонятно еще, чем закончатся реформы Кирилла. И какие будут дальнейшие шаги, тоже неясно. Самая серьезная проблема сейчас то, что в 90-е годы церковь отреставрировала кучу храмов и монастырских комплексов, но по большей части они находятся в селах, где сокращается количество прихожан. Не говоря о том, что резко сокращается количество людей, желающих стать монахами (в каких-то монастырях сейчас и вовсе по одному-два монаха), и количество людей, желающих стать священниками. Сейчас священник как профессия проигрывает по полярности, скажем, профессии полицейского. Когда количество желающих стать полицейскими сократится, возможно, будет больше людей, которые захотят идти в священники, потому что, как правило, это люди с одним укладом. РПЦ – это огромная инфраструктура, которую нужно финансировать (в том числе платить за ее коммунальные услуги), кто-то должен туда ходить в селах. Вскоре, думаю, в селах мы будем наблюдать если не полное закрытие приходов, то их сокращение до минимального. И что-то придется делать с духовенством. Если так пойдет дальше, то священников для РПЦ придется завозить из Молдавии и Украины, где это до сих пор популярная профессия. Сейчас, например, у нас Соловецкий монастырь – чисто молдавский. В России желающих там оказаться не так много.