На вопросы ИNАЧЕ отвечает Валерия НОВОДВОРСКАЯ. Беседа 1996 года. 

ИNАЧЕ: Валерия Ильинична, Вы известны как яркий выразитель нонконформистских взглядов в нашей стране. Что Вы вкладываете в понятие "нонконформизм"?

В.Н.: В понятие "нонконформизм" я вкладываю, во- первых, интеллект, который не поддается пропаганде, не поддается некоему общественно-предписанному стандарту восприятия, какому-нибудь телеканалу - первому, второму, третьему, четвертому, пятому или шестому. Это умение самому получать информацию и самому делать соответствующие выводы. Человек, который не умеет делать выводы, не умеет правильно получать информацию, никогда не будет свободен, потому что у него нет аппарата. Он никогда не будет нонконформистом, потому что у него нет для этого базы. Ну а дальше, как Вы понимаете, для любого нонконформизма нужно дерзновение, нужна абсолютная смелость. То есть человек не должен дорожить жизнью, потому что в наших условиях нонконформизм может завести очень далеко. И здесь еще нужна абсолютная правдивость. Человек должен не лгать. Вот, скажем, хочется ему стать депутатом, президентом, а он, тем не менее, не лжет. Вот сейчас начнется эта гонка (беседа происходила в преддверии президентских выборов - ред.), и вы увидите, какие рулады начнут выводить политики, как они будут мерзко врать, как они будут захлебываться в этом вранье, как они всем будут обещать золотые горы и реки, полные вина. Вот именно этого не надо делать.

ИNАЧЕ: Вопрос к Вам не как к политику, а как культурологу. Известно, что Вы любите Ницше и Джека Лондона и резко негативно относитесь к русской классике XIX века, погрязшей в моралистических проблемах. Но, может быть, из поэтов Серебряного века Вы можете выделить кого-то Вам духовно близкого?

В.Н.: Это не негативное отношение к русской классике, это негативное отношение к тем ментальным особенностям народа, которые стоят за этой классикой. Я думаю, что я Достоевского знаю гораздо лучше, чем записные славянофилы, очень люблю его перечитывать, потому что это - "красный свет". Он показывает, как не надо жить, как не надо мыслить, как не надо общаться. Очень много разных "не надо". Они фактически очерчивают всю человеческую жизнь. Так не надо жить - это уроки Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова. Потому что именно благодаря такому отношению к жизни у народа и интеллигенции, мы и приобрели ту сегодняшнюю помойку, в которой почти с головой утонули. Это - склонность растекаться мыслию по древу, это жуткая неконкретность, это неумение работать, это отсутствие собственного достоинства, вместо которого вялая мечтательность и просто тотальное нежелание отдаться какому-то конкретному делу, больная психика, все эти навороты патологических фантазий, которые свойственны героям Достоевского, это сон разума, который рождает чудовищ. Потому что только больной разум и больная страна, больной этнос мог породить все эти коллизии с князем Мышкиным, с Родионом Раскольниковым, с братьями Карамазовыми. И заметьте, что все эти потрясающие душу прекрасные порывы кончаются банальной уголовщиной. Или, в лучшем случае, безумием, как у князя Мышкина. Здесь нет выхода в разумную деятельность. Здесь тупик. Здесь нет умения здраво смотреть на мир, сделать его пригодным для жизни. Отсутствует даже нормальное отношение к человеку, нормальная дистанция. Есть только два варианта: мы или повисаем на человеке, так, что он от нас отклеиться не может, или стараемся топором его прикончить. Но ведь это совершенно ненормально. Такого рода отношения не должны складываться в человеческом обществе. И, надо отдать нам должное, мы умеем любую гадость объяснить, мы подводим философскую базу подо что угодно. Хотя под уголовщину не надо подводить философскую базу. Есть зло, есть добро, есть десять заповедей, которые нарушать нельзя ни в коем случае. Вот всю эту нашу достоевщину еще Мережковский хорошо объяснял - мол, все это прекрасно для литературы, вы видите, какая у нас прекрасная великая литература, но у нас никчемная, грязная, пошлая, ничтожная жизнь. В результате нашей великой литературы мы живем в неолите. Это все взаимосвязано. Поэтому это не нелюбовь к литературе, это нелюбовь к той жизни, которая стоит за ней. Если бы литература не влекла за собой подобные последствия, я бы ничего против нее не имела.

Поэты у нас другие. У нас есть поэты, которые пытались эту жизнь несколько дисциплинировать, или вообще не имели никакого отношения к этой жизни. Мои любимые поэты это Мандельштам, Пастернак, но самый любимый - это Гумилев. Потому что здесь впервые, может быть, в истории русской литературы великолепная поэзия была помножена на великолепную жизнь и великолепную смерть. Если вспомнить, как жалко и недостойно жили Мандельштам и Пастернак, то тем выше в этом плане достижения Гумилева, тем прекраснее его поэзия.

ИNАЧЕ: А как Вы относитесь к современной молодежной контр-культуре, например, рок-музыке?

В.Н.: Культура едина, а "контры" есть в каждом явлении культуры. Например, Степняк-Кравчинский и Писарев, наверняка, считали себя в "контрах" с Пушкиным и Толстым. Контр-культура, с моей точки зрения, это такое же тепличное растение, как и вся наша молодежная жизнь, которая не влечет за собой серьезного бунта, а влечет что-то вроде совершенно безобидных собачьих и кошачьих выставок. Вот когда сидят красиво причесанные барбосики с бантиками и очаровательные персидские кошечки, а посетители с почтительным изумлением ходят и их обозревают, мне это очень напоминает панков с их гребнями или рокеров, увешанных цепями, или хиппи, которые считают, что свобода заключается в том, чтобы ничего не делать, ходить немытыми и нечесаными. Это - внешние атрибуты, которых хватает от силы на несколько лет. Потом все живут по Пушкину: "блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел". Или, что еще хуже, это кончается наркоманией, алкоголизмом, бродяжничеством. В этом нет свободы. Робин Гуд, между прочим, одевался не в лохмотья, а в бархат и шелк. Он был дворянского происхождения, у него в лесу были вполне приличные женщины, его любили красавицы, он щедро раздавал золото бедным и его боялись самые знатные сеньоры. То есть наше представление о бродяжничестве, чтобы обязательно немытым и обязательно босиком - это ничего общего не имеет с благородными историями о европейских нонконформистских разбойниках. Вот Корсар у Байрона тоже - на прекрасном корабле, в прекрасном одеянии, в трюме у него сокровища. Если уж бродяжничать - то так.

Но мне лично смешно на все это смотреть, потому что я с семи лет не подчиняюсь никому, ни в школе, ни в других учреждениях, И для этого мне никогда не нужно было выстригать на голове гребень, увешивать себя цепями, дерзить взрослым. Я их просто не замечала и делала то, что считаю нужным. И не учиться, и ночевать как Гекльберри Финн в какой-нибудь бочке - это свидетельствует о той степени несвободы, которая цепляется за внешние атрибуты, потому что реальной свободы нет. Доказательств тому сколько угодно. Я думаю, что хиппи появились у нас с шестидесятых годов. Где были все эти хиппи, панки, рокеры, когда в 79-м году молодежь погнали в Афган? Где они были? Пошли как котятки! Стали стрелять куда приказывают. Я не слышала, чтобы с 68-го года и до наших дней был сорван хотя бы один призыв. Чтобы бегал министр обороны, рвал на себе остатки волос и кричал, что нельзя писать приказ о демобилизации, потому что никто не придет на замену. И сейчас - то же самое. Эти котятки, цепляющиеся за материнские юбки, (на самом деле парни - это солдатские матери) идут опять-таки куда их ведут. И зачем им при этом стричься под панков, и зачем им надевать на себя цепи, и зачем им тогда заявлять, что они не такие, как другие, когда они по сути послушное пушечное мясо. Если у них при этом будет гребень на голове, государство с них не взыщет, они ему и такие сгодятся. Другое дело - Соединенные Штаты, где публично сжигали повестки, где захлебнулась война во Вьетнаме, потому что молодежи так хотелось. Точно так же и алжирская война, которую вела Франция, захлебнулась, потому что никто не хотел воевать за ее цели. А у нас, посмотрите, как здорово получается: молодежь идет, куда ей приказывают, а на выборы либо вообще не идет, потому что будущее страны ее не интересует, или за Жириновского голосует. Вот если бы в МГУ его закидали тухлыми яйцами, тогда бы я поверила, что есть какая-то контр-культура. Где молодежные организации, которые были бы лучше взрослых организаций?

Современная молодежь не молода, я думаю, что они рождаются уже с бородой и с очками. Потому что благоразумие совершенно не идет молодежи. Молодежь должна быть романтична, она не должна еще в колыбели думать о своем счете в банке. У нас фактически нет молодежи и никогда ее не было, потому что октябрята, пионеры и комсомольцы были такими же ветеранами КПСС, как члены Политбюро. Разницы между ними никакой не было, все шагали в едином строю. Все фундаментальные основы молодости - нежелание ходить в колее, попытки основать какую-то иную, лучшую реальность, дерзновение - ей были совершенно не свойственны. Я думаю, что я в свои сорок четыре года гораздо моложе, чем любой студент, который не ходит на митинги, не рвет портреты вождей, не жег никогда советские флаги.

Что же до рока, то я думаю, в этoм была попытка прорваться на Запад. Это музыка абсолютно не российская, совершенно не соответствующая российской ментальности, это мелодии Америки. И я думаю, что молодые люди постигали Америку через эти мелодии, А поскольку я всегда была не от мира сего, и Запад я ношу в себе, и во мне не было ничего советского - а если говорить о русском, то ничего ближе XII века я не связываю с этим понятием - то рок мне был просто не нужен для прорыва на Запад...

ИNАЧЕ: Простите, очень интересно Ваше мнение о "русском" до XII века...

В.H.: Эти русские были не теми русскими, которыми они стали потом. До XII века русские оставались варягами. Тогда только две традиции было - славянская, "смягчающая", и традиция скандинавская, которая и создала Западную Европу, Я сторонник норманской теории и считаю, что именно скандинавы дали западный менталитет и Франции, и Британии, и Испании и т.д. Характер у каждого "дээсовца" - нордический, твердый, и если Баркашов пытается восстановить эту традицию, делая это совершенно не с того конца, то он показывает, что у него сплошь неграмотные люди, ничего на эту тему не читали и ничего не знают. А мы пытаемся восстановить скандинавскую, норманскую, варяжскую традицию, ту, благодаря которой Россия до сих пор двойственна, и благодаря которой русское западничество столько веков подряд бьется со славянофильством.

Это интервью на сайте ДС

Сообщество страха. Зачем российской власти суверенный интернет?

Российская Госдума (если кто-то еще помнит, так у нас называется орган, бывший когда-то парламентом) приняла в третьем чтении закон об «устойчивости и безопасности интернета в России», или проще — закон об изоляции Рунета или о «суверенном интернете». В общем-то оптимизма это все никому не внушает, и находится в русле кремлевской борьбы за живучесть, которую мы с вами обсуждали применительно к свежим ограничениям на спутниковую связь и борьбе с «фейковыми» новостями.

Однако для полноты понимания все же стоит обратить внимание на некоторые важные политические аспекты развернувшегося действа. И аспекты эти здесь не менее важны, чем знания профильных экспертов о том, как работает глобальная сеть и можно ли от нее отгородиться. 

Проблема безликих авторов

Как и все предыдущие законы, регулирующие работу интернет-компаний в России, свежий законопроект имеет номинальным автором человека, который не был способен его написать. Дело не в том, что нам стоит сомневаться в умственных способностях сенатора Клишаса — в конце концов люди, больные олигофренией, наручные часы не коллекционируют. Дело в том, что ни у одного члена ни одной из палат российского парламента в штате попросту нет людей, которые могли бы написать хоть какой-то закон о регулировании интернета в стране. Это не тот уровень власти и не тот уровень оплаты труда, чтобы в Совете Федерации или Государственной Думе водились такие специалисты.

Аппараты членов российского парламента занимаются для своих боссов чем угодно — заказом ресторанов, покупкой средств личной гигиены (это не шутка!), организацией статусных интервью и прочим, но только не работой над законопроектами, где эти самые боссы числятся авторами. У аппаратов профильных комитетов задачи чуть сложнее, но там тоже нет никакой инициативы. Да и тот же Андрей Клишас председательствует в комитете СФ по конституционному законодательству и государственному строительству, что к коммуникациям отношения не имеет. По большому счету, законопроект о «суверенном интернете» — это продукт коллективного творчества, олицетворяющий собой компромисс между ключевыми элементами российской системы власти: представителями высших кругов правящей группы, силовыми ведомствами, государственными компаниями и согласие с этим компромиссом всех остальных частей системы.

Не то чтобы кто-то из них получал в результате больше власти или материальных возможностей, но здесь ценно согласие само по себе — в понимании угроз, в необходимости большего контроля, в готовности подчиняться, в способах сохранения власти и ее консолидации. Мы же не слышим, чтобы кто-то подал в отставку в знак протеста против такой политики, против доктрины информационной безопасности. Более того, мы не слышим о массовых добровольных увольнениях сотрудников каких-нибудь Ростелекома или Mail.ru Group, не согласных с соучастием их компаний в том, что происходит с Рунетом. Значит, согласие работает, а реальные и потенциальные последствия не так и важны — политическая система сохраняется здесь и сейчас.

Таким образом, этот закон — результат общей цели по сохранению власти и взаимных тактических уступок и соображений по способам ее достижения. Прибавьте к этому отсутствие экспертизы и публичной политической конкуренции и бесконечное стремление разделить, а лучше вообще снять с себя ответственность за происходящее (такая у нас культура сложилась в прошлом веке) — вот и получаются сообразные этой системе законы. Реализуемые или нет — не знают и сами авторы, да это им и не важно. Важно, что внутри системы все бегут в одном направлении. И главным мотивом этого движения является страх Кремля по поводу своих перспектив.

Проблема исполнителей

Тем не менее, помимо проблемы авторов существует еще другая проблема — кто будет исполнять этот закон? И этот вопрос, пожалуй, даже важнее того, чем как он будет исполняться. Вот федеральный исследовательский центр «Информатика и управление» РАН выиграл конкурс на разработку системы контроля сетевых блокировок. Цена вопроса: почти 20 миллионов рублей. Но достаточно посмотреть профили сотрудников этого центра, и мы увидим в массе своей математиков и физиков средним возрастом сильно за 50 (кому-то и сильно за 70), измученных ежеквартальными отчетами о научной деятельности, погоней за публикациями в «статусных» научных журналах, индексами цитируемости и академическими надбавками. Могут они что-то полезное для Кремля изобрести? Гипотетически, да. Но без таланта и в стиле «на, отвали».

Или та же всемогущая ФСБ. Эта служба может испортить жизнь людям бесконечными проверками, высосанными из пальца уголовными делами и разного рода регуляцией жизнедеятельности. Но она также погрязла в бесконечных отчетах и бюрократии. Если среднюю (немаленькую по российским меркам) зарплату сотрудника поделить на количество проводимых на работе часов, то получится весьма посредственная сумма. То есть мы имеем дело с людьми, выполняющими банальную, рутинную работу (как тут не вспомнить «Банальность зла» Ханны Арендт), которые, выполняя задачу по контролю Рунета, еще больше погрязают в бюрократии.

С Роскомнадзором тоже все понятно. Ведомство сетевой цензуры, возглавляемое человеком, треть диссертации которого создано «копипастом» — это вовсе не про интеллект и высокий моральный дух. Жизнь, конечно, оно продолжит осложнять, но кто нам обещал, что свобода не потребует усилий? В любом случае Кремль в своем стремлении полностью контролировать Рунет столкнется с острой нехваткой квалифицированных кадров и с еще большим оттоком талантов и предпринимателей за рубеж, а российские IT-компании продолжат терять платежеспособных клиентов.

Разумеется, российскую власть это пока не сильно волнует, но интеллектуальная, экономическая и технологическая деградация страны неизбежно ведет к исчерпанию жизненных ресурсов ее политической системы.

Не сломалось — не чини

Интересно, что на уровне инфраструктуры (точки обмена трафиком, несколько десятков трансграничных кабелей и т.д.) централизация контроля над российским сегментом интернета идет уже не первый год и без всякого закона. Тут стоит хотя бы напомнить, что еще в 2014 г. блокирующий пакет в крупнейшей российской точке обмена трафиком MSK-IX через свою фирму Центр технологий и взаимодействия сетей приобрел тогда близкий к Кремлю, а ныне покойный адвокат Дмитрий Шумков.

И уже в 2015 г. через цепочку поглощений эта точка обмена трафиком оказалась в собственности все того же государственного Ростелекома. То есть процесс запущен давно и в специальном законе вроде бы не нуждался. Какие же тогда рационально практические, а не системно политические причины способствовали появлению законопроекта об изоляции Рунета? Что пошло не так? Если оставить за скобками тот факт, что Кремль всерьез уверовал в неизбежность мировой войны и потому нуждается в устойчивой информационной инфраструктуре, то останется не так уж много вариантов.

Отключить всю Россию от мирового интернета в мирное время Кремль не сможет — сразу встанут зависимый от импорта потребительский рынок и банковская система, чьи расчеты в евро и долларах завязаны на Франкфурт-на-Майне и Нью-Йорк, также зависимая от импортных поставок промышленность, экспортные поставки сырья и многое другое. Тем не менее, на примере митингов в Ингушетии мы уже видели отключения мобильного интернета в целом регионе. Понятно, что это маленькая и бедная республика и ее мобильный трафик не делает погоды в российской экономике.

Однако любой крупный промышленный город или регион — совсем другое дело. И даже если там в ходе гражданских акций отключить мобильный интернет, то люди просто откроют для общего пользования свои беспроводные сети, сделав свой стационарный домашний интернет доступным на улицах. То есть встанет проблема отключения всего интернета, которая неизбежно парализует этот город или регион, и только усилит недовольство. Поэтому мегаполисы в случае политической нестабильности будут отключать не от сети вообще, а от глобальной сети, оставляя доступ к российскому сегменту. Проще говоря, Кремль не просто хочет контролировать, что мы читаем и скачиваем. Кремль хочет восстановить и утвердить свою разрушенную тридцать лет назад монополию, стать де факто единственным хабом, через который российские граждане вне зависимости от региона будут на связи с окружающим миром.

Почему россияне летают через Москву?

Региональная и малая авиация как вызов российскому порядку

Многолетние дискуссии о региональной и местной авиации давно стали разновидностью политических баталий. Ностальгирующие державники вспоминают, как из любой крупной областной столицы летали самолеты по всей стране, а на Ан-2 можно было быстро добраться до отдаленных деревень. Стимпанк-сталинисты вторят, что еще в 1930-е гг. вся страна была покрыта сетью авиатрасс для аэропланов. «Такую страну развалили!»

В свою очередь люди здравого смысла приводят в пример Канаду, Австралию и США. Эти страны похожи на Россию по ряду важных экономгеографических параметров и там нет проблемы долететь из любой точки в другую. Некоторые даже приводят в пример Индонезию, поставляющую нам пальмовое масло в обмен на истребители. Там каждый крупный остров связан со всеми другими прямым воздушным сообщением. «Примите нам нормальные законы, чтобы нормально летать!»

Российской власти в этом споре тоже есть, что предъявить: 10 лет назад малой авиации разрешили совершать полеты в уведомительном порядке, работает программа субсидирования межрегиональных воздушных перевозок (122 маршрута), а прокуроры радостно рапортуют о росте числа посадочных площадок и частных воздушных судов. «Не все так плохо, отдельные недостатки есть, но будет еще лучше!»

Однако на проблему стоит посмотреть с точки зрения существующей в стране политико-экономической системы и ее эволюции.

Экономические отношения как основа маршрутной сети

Так или иначе, пути и способы сообщения формируются тем, как устроено общество — его властными и хозяйственными отношениями. Пути сообщения, в свою очередь, работают на поддержание этих отношений. И существовавшая в советский период воздушная маршрутная сеть полностью в эту логику вписывалась, как и все прочие пассажирские и грузовые коммуникации.

Все определялось плановой экономикой и существовавшими производственными цепочками. Авиационные маршруты внутри регионов были также призваны компенсировать дефицит автомобильных дорог и междугородних автобусов, а также связать чиновников региональных столиц с руководством отдаленных крупных предприятий. Не удивительно, что после краха СССР большинство таких маршрутов просто исчезло даже безотносительно старения парка региональной и малой авиации.

Типичной стала ситуация, когда из крупного города можно летать только в Москву, Петербург и на морские курорты. Полноценные межрегиональные и внутренние авиалинии остались только там, где не было альтернативы — в районах добычи природных ресурсов и в огромных и малонаселенных регионах Сибири и Дальнего Востока.

Однако и это стало следствием сформировавшейся в постсоветской России хозяйственной модели. С конца 1990-х гг. и вплоть до конца 2000-х гг. контроль над всеми мало-мальски привлекательными промышленными и добывающими активами концентрируется в одном центре — в Москве. Корпоративные штаб-квартиры собираются в одном месте — поближе к месту принятия политических решений. Не удивительно, что директорам и сотрудникам предприятий в регионах, а также региональным чиновникам стало просто незачем летать внутри России куда-то еще, кроме Москвы (иногда Петербурга). Мелкий и средний бизнес по всей стране тоже во многом оказался замкнут на столицу — поближе к представительствам зарубежных поставщиков и тем, кто призван его жизнедеятельность контролировать и регулировать.

К слову, чрезмерные регулирующие полномочия российской власти привели к заметной монополизации рынка авиаперевозок — и дело не только в авиакомпаниях, но и в региональных аэропортах, поставках авиационного топлива и т.д.

Казалось бы, рост числа малой авиации и частных аэродромов для нее должны были бы сформировать полноценный рынок авиаперевозок хотя бы в этом сегменте. Это позволило бы связать некоторые города и регионы России хотя бы туристическими маршрутами. Однако обилие регламентов, сертификатов и большого числа людей в погонах ставит крест даже на регулярных рекреационных полетах.

Попытки оживить региональные воздушные перевозки

Интересно, что такое положение дел первыми стало смущать сами региональные элиты, крупные компании и федеральных чиновников. Так министры и полпреды в федеральных округах полюбили проводить выездные совещания во имя контроля исполнения обширных госпрограмм. Сами программы оказались следствием монополизации Кремлем основных финансовых и экономических рычагов.

Губернаторам и региональным министрам стало необходимо не только летать в столицу, но и зачастую — добираться через нее к своим соседям на очередное совещание. Крупные компании, в свою очередь, столкнулись с проблемой отсутствия оперативной коммуникации между своими филиалами. Расстояние в 500–1000 км приходилось преодолевать через московские аэропорты, совершая затратный крюк в несколько тысяч километров.

Из этих проблем выросла программа субсидирования межрегиональных рейсов. И там, где федерального бюджета не хватает, предприятия, региональные власти и сами авиакомпании лоббируют субсидии из краевых, областных и республиканских бюджетов. Правда, о масштабах подобных перевозок говорит тот факт, что типичный самолет здесь имеет до 20 мест. Отсюда, кстати, теряет всякий смысл и «Сухой Суперджет». Безотносительно стоимости его создания и прочих проблем этот, в общем-то, неплохой сам по себе самолет не имеет полноценной ниши даже внутри самой России.

Таким образом, российская политико-экономическая система все равно берет свое — для широкого спроса россиян на перелеты между регионами попросту нет основы. И дело не столько в благосостоянии (хотя и в нем тоже, безусловно), сколько в том, что большинству граждан оказывается незачем летать друг к другу из условного Екатеринбурга в условный Ростов-на-Дону. То же самое касается и отдаленных городов и поселков внутри регионов. Это отсутствие интереса усугубляется еще и тем фактом, что основная миграция граждан внутри страны идет из небольших населенных пунктов в региональные столицы, и из регионов в Москву и Петербург.

Как следствие, развитие авиационного сообщения в России по американской или индонезийской модели не пойдет ни вследствие субсидий, ни вследствие каких-то законодательных послаблений для авиакомпаний. Хотя очевидно, что для развития страны интенсивная человеческая коммуникация между российскими регионами жизненно необходима. И эта коммуникация станет возможна только после серьезных изменений экономических и властных отношений.

Laissez faire et laissez passer

Суть в том, что межрегиональная и местная авиация, как, к слову, и скоростное наземное сообщение между городами, требует нескольких фундаментальных вещей. Во-первых, необходимо признание на политическом уровне человеческой свободы высшей ценностью. Во-вторых, требуется максимально снизить регулирующие и контролирующие функции российской власти. В-третьих, ничего хорошего не получится без создания устойчивой системы местного самоуправления. В-четвертых, российскому обществу необходимо заново открыться миру и самому себе.

Пока же доминирует колониальная модель управления, а в российском обществе множатся горизонтальные и вертикальные ограничения. Все это превращает старую шутку («Из любой непонятной ситуации есть три выхода — Домодедово, Шереметьево и Внуково») в горькую констатацию безысходности. К тому же российский правящий класс активно осваивает бизнес-джеты, поэтому проблема коммуникации граждан в его глазах может и вовсе исчезнуть.

Ритуал подчинения. РПЦ МП как политический субъект и храм как символ господства

В Екатеринбурге 13 октября прошел опрос об альтернативном месте для строительства того храма, от появления которого горожане смогли защитить свой сквер минувшей весной. Сама идея опроса родилась в Кремле и, разумеется, была воспринята местной властью как гениальное изобретение современности. И хотя на опрос удалось мобилизовать менее 100 тысяч горожан, для политической системы это скорее дополнительный раздражающий фактор, своего рода унижение, которое она в ближайшем будущем попытается компенсировать.

Вообще – придумывать различные имитации демократии российской власти приходится не от хорошей жизни. Единственная идея господства, доступная для нее — это конституционный принцип: граждане как источник власти. И она паразитирует на этой идее как может. Здесь можно увидеть и плюс: идея божественного или хотя бы героического происхождения власти не подходит для современного общества. Оно, конечно, многоукладное, но уровень культурной архаики в нем сравнительно невысок.

Тем не менее, за архаику у нас отвечают сотрудники религиозной организации РПЦ МП, существующей с 1943 г. под контролем Кремля. Эта организация, а точнее сеть религиозных НКО под общим брендом, делится на 60 с лишним митрополий и 300 с лишним епархий. Она охватывает все российские регионы, постсоветские страны и представлена в ряде других стран (особенно в Европе). В ней трудятся свыше 40 тысяч штатных и заштатных работников, клириков, служащих в 36878 помещениях: храмах и проч. Кроме того, у этой организации есть 462 мужских и 482 женских монастыря. Почему же вопрос храма и сопротивление граждан Екатеринбурга его строительству в центре их собственного города вызвали такие телодвижения по всей властной конструкции?

Относительность церковного богатства

Простой, вполне традиционный, однако не самый правильный ответ — деньги. Верхняя оценка ежегодных доходов РПЦ МП (она же и самая старая, начала 2000-х гг.) была сделана социологом Николаем Митрохиным и составляла $500 млн. Сравнительно недавние оценки (2016 г.), сделанные РБК, говорят о том, что ежегодный доход этой религиозной организации и всех ее структурных единиц находится в пределах 15 млрд. р. Он включает как выручку от обрядов и спонсорские средства, так и доход от коммерческой деятельности: от хлебопекарен и сувенирной продукции до операций на финансовом рынке, поскольку в России НКО имеют право такую деятельность вести, если она соответствует уставным целям. К этому стоит прибавить и ежегодную бюджетную поддержку в размере еще нескольких миллиардов рублей. Все вместе получается примерно $300-350 млн.

Понятно, что в этой организации неизбежны неучтенные финансовые потоки, однако речи о многих сотнях миллионов долларов все равно идти не может. К тому же если мы вспомним реальный размер аудитории РПЦ МП в России — это будет 4,3 млн. человек, включая детей. Именно столько людей пришли на пасхальную службу по всей стране в 2019 г. Кстати, по причине незначительной аудитории относительно всех граждан страны РПЦ МП не может адекватно выполнять и функции «идеологического отдела» администрации президента. Разумеется, различные обряды в этой религиозной организации совершает большее число людей, однако к регулярным донорам можно отнести только тех, для кого церковный календарь является императивом к действию. И подавляющая часть этой аудитории оставляет в храмах незначительные суммы.

При этом львиная доля получаемых РПЦ средств, безусловно, уходит на текущее содержание сотрудников и помещений самой организации. Стоит также принять во внимание, что роскошный образ жизни руководителей этой некоммерческой организации обеспечивается во многом в натуральной форме за счет спонсоров и за счет налогоплательщиков вне зависимости от вероисповедания последних.

Все это говорит о том, что РПЦ МП априори не может быть экономически эффективной. Данный тезис также ярко подтверждает история с рухнувшим в 2016 г. банком «Пересвет», аффилированным с патриархией. Проще говоря, эта религиозная организация в финансовом плане смотрится очень скромно на фоне, например, российских государственных компаний и многих ведомств. В основе ее роли в российской политической системе лежит далеко не богатство и не идейное влияние на граждан.

Постоянство церковных внешне- и внутриполитических функций

Между тем у религиозной организации РПЦ МП есть две важные функции, которые и определяют ее роль в российской политической системе. Первая функция — внешняя: это неформальные зарубежные связи, а также контакты с состоятельными эмигрантами. Не случайно, например, в самом конце 2018 г. был образован патриарший экзархат Юго-Восточной Азии с центром в Сингапуре (кстати, вскоре после визита туда Путина), а также экзархат Западной Европы с центром в Париже. Оба экзархата объединяют епархии в ключевых для российских денег гаванях.

Вторая функция — внутренняя. Это дополнительный механизм консолидации региональных элит вокруг Москвы, такой вариант системы «свой-чужой». Также это символическое оформление господства центра над регионами и претензий на особость с утверждением безальтернативности существующего политико-экономического порядка и закономерной политикой самоизоляции (эпизодической в 1990-е гг. и устойчивой с 2012 г.). В отсутствие другого символического языка Кремль (в широком смысле) вынужден использовать мертвый язык РПЦ МП, заимствованный из предыдущих эпох, включая мертвый календарь. Раз уж практика российской власти осталась колониальной, то и обращение к символике ортодоксального христианства, веками закреплявшего эту практику, является закономерным.

Вместе с тем, будучи частью российской системы власти, РПЦ МП также вынуждена играть по ее правилам и конкурировать с другими субъектами за дополнительные ресурсы. Именно поэтому почти 20 лет назад она начала свой поход на школьное образование, а также постоянно пытается оседлать повестку демографии и биополитики (регулирование здоровья, сексуальной жизни граждан и проч.). Соответственно, эта религиозная организация является не только послушным инструментом в руках Кремля, но и активным игроком, пытающимся использовать и Кремль со всеми его потребностями и страхами, и региональные власти, и весь российский правящий класс в целом ради усиления своего влияния и увеличения доступа к ресурсу, который создается всем обществом.

В этой связи строительство новых храмов и передача имущества имеют не столько экономический смысл (хотя освоение спонсорских средств и реставрационных бюджетов имеет место), сколько политическое значение. Чем чаще власть и отдельные ее представители обращаются к символическому языку ортодоксального христианства, тем сильнее становится религиозная организация и ее руководство.

Политическая психология правящего класса

Кроме того, большую роль играет и политическая психология тех людей, которые так или иначе относятся к российскому правящему классу. Именно эта принадлежность гарантирует им благополучие. Поэтому они не только подтверждают через РПЦ МП, что остаются для политической системы «своими», а через спонсирование строительства храмов символически кодируют пространство своей власти, но и сами становятся приверженцами этой религиозной организации.

Сопричастность ортодоксальному христианству становится для них выражением их консервативной политической ориентации — желания сохранить то, что они приобрели, потребности купировать страх перед любыми изменениями, а также необходимости объяснить самим себе причины, по которым они обладают исключительной властью над людьми, хотя граждане не наделяли их таковой. Вдобавок представители правящего класса начинают транслировать этот язык в среду своих подчиненных и своей клиентелы, и так мы получаем корпоративные офисы, наполненные бородатыми джентльменами, показательно крестящимися при виде любой церкви.

И здесь как раз очень показательна екатеринбургская история с храмом, который собирались построить сначала прямо на городском пруду, а затем в сквере рядом с прудом. Стремление двух уральских металлургических королей И. Алтушкина, владельца РМК, и А. Козицына, владельца УГМК (хотя на деле оба они лишь лорды), во что бы то ни стало к 300-летию Екатеринбурга водрузить в самом его центре огромный храм следует объяснять через призму политической психологии.

Конечно, здесь тоже можно упростить и говорить лишь об экономическом интересе: рядом с храмом планировался большой девелоперский проект. Однако сомнительно, чтобы храм добавил этому проекту цену и ликвидность, скорее наоборот — кроме семей этих двух металлургов и их ближайшей клиентелы вряд ли кому было бы интересно соседство с вечно гремящим колоколами гигантом, ради которого был бы уничтожен дефицитный зеленый уголок города. Да и то упрямство, с которым эта пара стремилась и до сих пор стремится навязать горожанам новое религиозное помещение, говорит, что экономическая мотивация здесь лишь производная мотивации политической.

Более того, приведенные выше политико-психологические мотивы дополняются еще и желанием через близость с РПЦ МП продемонстрировать собственную лояльность политическому порядку и укрепить влияние своих компаний на Урале перед лицом других корпоративных игроков, претендующих на то, чтобы иметь как можно большую долю во власти регионов присутствия и осваивать правительственные субсидии и средства по государственным программам, поступающим из Москвы в эти самые регионы.

Крест против граждан

Вместе с тем, мы видим, что та архаика, к которой прибегает российская власть ради самосохранения, никак не совпадает с состоянием российского общества. В том же Екатеринбурге власть смогла мобилизовать на «опрос» о месте строительства нового храма взамен сквера меньше 100 тысяч человек в городе, где живет почти 1,5 миллиона граждан. Из этих опрошенных добровольно приняло участие меньше половины. Притом что спрашивали именно о предпочтительном месте для храма, а не о том, нужно ли это заведение в принципе. Другими словами, ортодоксальное христианство, его политический и символический язык, находит отклик у незначительного меньшинства российских граждан. И даже принудить их к чему-либо в рамках этой политической парадигмы власти не удается.

Проблема в том, что такой разрыв между властью и обществом, причем обществом гораздо более продвинутым, нежели эта власть, будет неизбежно стимулировать отчаянное сопротивление последней. И в ближайшее время, во-первых, стоит ожидать новых попыток Кремля укрепить свою власть через обращение к ортодоксальному христианству и навязывание этого символического языка обществу. А во-вторых, религиозная организация РПЦ МП наверняка приложит больше усилий к продвижению своей архаической повестки и наращиванию своего присутствия — особенно в жизни регионов, поскольку местные элиты более восприимчивы к предложению услуг РПЦ МП ради сохранения своих позиций. В конце концов, крестные ходы, запрет продажи алкоголя по церковным праздникам, ограничения на негосударственные и нецерковные праздники вроде Хэллоуина и Дня всех влюбленных — все это тоже опыт подчинения, который власть навязывает гражданам. И каждый раз гражданам самим нужно решать, выбрать эти «духовные скрепы» или предпочесть опыт сопротивления.

Зачем российская власть тратит триллионы на колонизацию Дальнего Востока

Российское правительство не оставляет попыток запустить новое «освоение» Дальнего Востока страны. В новейшее время этим попыткам уже больше 10 лет: начиная с космодрома и подготовки к саммиту АТЭС во Владивостоке, и заканчивая созданием разнообразных «территорий опережающего развития» и раздачей гражданам гектаров земли в дальневосточных регионах. А сегодня торг во властных кругах идет вокруг того, сколько триллионов рублей из денег налогоплательщиков будет вложено правительством в дальневосточные регионы в следующие несколько лет. Новая дальневосточная эпопея российской власти среди прочего нацелена даже на поддержание на плаву гражданского самолетостроения.

Однако так и остается до конца не ясным: зачем Москва с таким упорством продолжает бросать силы на огромные и малонаселенные земли? Официальная риторика сводится к двум основным тезисам. Во-первых, у нас на дворе век Азии (или стран Индо-Тихоокеанского бассейна) и потому для нашего же блага лучше приобщиться к происходящему. А во-вторых, неразвитый регион с чистым оттоком граждан является для Кремля проблемой сам по себе, поскольку рушит привычную картину мира, в которой Москва претендует на международное величие от Атлантики до Тихого океана и радеет о превращении России в современное и привлекательное государство . Тем не менее, за прошедшие годы мы особенно ни к чему не приобщились, и Владивосток с Хабаровском не стали российскими воротами в мир быстро развивающихся стран.

Неизбежность колонизации

Одним из главных методов управления в российской политической системе является разработка плана и кампания по его воплощению в жизнь. В отсутствие работоспособных и подотчетных обществу институтов публичной власти именно план позволяет утверждать власть сравнительно узкой группы лиц и подчинять и контролировать обширную бюрократию. Не случайно Кремль обратился к этому методу вскоре после того, как начал наступление на независимый бизнес и демонтировал остатки политической и экономической автономии регионов, а также основы местного самоуправления.

Первыми шагами нового «госплана» были особые экономические зоны и приоритетные национальные проекты, затем начались крупные промышленные и инфраструктурные проекты государственных корпораций, олимпийские игры, разнообразные чемпионаты и универсиады и прочее. Все эти начинания позволяли российскому властному механизму существовать, в том числе обеспечивая необходимую базу бенефициаров сложившегося порядка. И бесконечная кремлевская кампания по «развитию» и «освоению» регионов Дальнего Востока была не случайной в этом контексте. Однако она заняла здесь особое место, поскольку позволила перераспределять гораздо большие объемы создаваемого всей страной богатства: как формально, через министерства и госкорпорации, так и неформально, через коррупционные связи.

Также она изначально имела внешнеполитическое измерение: от попыток уйти от зависимости от Казахстана в космической программе до попыток разнообразить экспорт углеводородов, чтобы снизить экономическую и политическую зависимость от Европы. Разумеется, Москва также стремится стать значимым игроком в Азиатско-Тихоокеанском регионе — для власти и богатств ее правящей группы, необходимо участие во всех ключевых международных политических процессах.

Кроме того, Дальний Восток для Кремля представляется этаким клондайком, последним фронтиром, «освоение» которого является оправданием для преемственности колониальных отношений в России. Проще говоря, триллионы, выделяемые на «развитие» этих регионов, выполняют еще и важную идеологическую функцию, обосновывают какую-никакую внутреннюю миссию российской власти, находящую позитивный отклик со стороны граждан.

В самом деле, российские города и поселки в своей массе – далеко не самые удобные места для жизни и, казалось бы, общие триллионы можно было бы потратить на то, чтобы эту проблему решать. Однако именно чувство сопричастности чему-то великому — мосту на остров Русский (по сути, в никуда) или космодрому — укрепляет легитимность Кремля, притом что абсолютное большинство российских граждан в нынешних условиях никогда не получит финансовую возможность на Дальнем Востоке побывать.

Потребность российского общества в величии рождена как раз постоянными унижениями граждан со стороны власти, массовым чувством собственной ущербности, и вот как раз эта униженность на протяжении веков конвертируется российской властью в топливо для империи.

Проблема только в том, что эта неизбежная и бесконечная колонизация Дальнего Востока, похоже, уже работает вхолостую.

Бессмысленность колонизации

Вообще, в российской истории было несколько этапов колонизации регионов восточнее Байкала. Классическая и в силу тогдашних условий вялотекущая колонизация промысловиками из дворян, казаков и крестьян, начавшаяся в XVII веке, в XIX веке сменилась сначала колонизацией через ссыльных, а затем, во второй половине века — военной и торговой экспансией, а также притоком крестьян из западных губерний, отправлявшихся за лучшей жизнью. Кстати, крестьяне эти очень быстро переключались на промыслы, поскольку для сельского хозяйства регионы ДВ в отличие от соседней китайской Маньчжурии почти не пригодны. Во всех этих случаях колонизация поощрялась и контролировалась метрополией. В XX веке главным инструментом колонизации Дальнего Востока стала садистская экспансия сталинских концлагерей, а в последние два десятилетия советской власти — армия.

И здесь важно понимать, что любая колония любой империи является прежде всего экономическим предприятием, она должна приносить метрополии богатство, либо охранять и поддерживать те колонии, которые его приносят. Как только колониальное бремя перевешивает прибыль, начинается деколонизация. Опыт прошлого века показал это со всей очевидностью. Более того, мир глобальной торговли, пришедший на смену миру колониальному, гарантирует получение гораздо большего богатства. Тем не менее, Кремль продолжает играть в колониальную игру, которая в экономическом смысле — чистый убыток. Механизм перераспределения на больших дальневосточных проектах уже работает со сбоями, учитывая скандалы с невыплатами зарплаты даже на космодроме «Восточный», и он зависит от того, насколько российская власть способна балансировать свои доходы в целом.

При этом очевидно, что даже дальневосточные сырьевые проекты в колониальной парадигме себя не окупают и требуют (1, 2) постоянных инвестиций из бюджета и фонда национального благосостояния.

Таким образом, дополнительные триллионы на очередной этап властного «развития» Дальнего Востока, конечно, позволят поддержать механизм перераспределения, но никогда не воспроизведут то богатство, которое сегодня расходуется в этом перераспределении. Кроме того, еще одна голубая мечта Кремля — вновь запустить переселение россиян на восток от Байкала, откуда сейчас люди уезжают в западные регионы — обречена, несмотря на любые триллионы и любые гектары земли. Все дело в том, что предлагаемая Кремлем колониальная модель с доминированием государственных компаний, а также силовых и коррупционных рычагов попросту не привлекательна для тех, кто готов проявлять частную инициативу. И в силу собственной экономической неэффективности она обречена на неудачу.

Стоит помнить, что результатом провала советской лагерной и армейской колонизации Дальнего Востока стала его катастрофическая криминализация в 1990-е гг. Провал нынешнего этапа колониализма как минимум приведет к усугублению социально-экономической депрессии дальневосточных регионов и восстановлению криминальной сети за пределами воинских гарнизонов. И единственным способом избежать превращения Тихоокеанских регионов в конгломерат поистине «гнилых местечек» являются прозрачные и честные правила рынка и реальное гражданское самоуправление.

После империи. Вадим Штепа – о федеральных округах

Главная задача информационно-аналитического сайта Север.Реалии, регионального проекта Радио Свобода, – честный, сбалансированный, непредвзятый, точный рассказ о ежедневной жизни северо-западных территорий Российской Федерации, восполнение дефицита информации, анализ социально-экономических процессов, протекающих в этом крае. Самые интересные репортажи и комментарии с сайта Север.Реалии читайте на страницах сайта Радио Свобода.

В декабре опубликован довольно любопытный текст сотрудников Российской академии наук, вызвавший неоднозначные комментарии в прессе. Группа ученых под руководством Виктора Суслова, одного из руководителей Сибирского отделения РАН, смоделировала гипотетическую ситуацию распада России на федеральные округа, по той же схеме, по которой в свое время распался СССР. Такие расчеты Виктор Суслов со своим коллегой Александром Гранбергом проводили еще в конце 1980-х годов, исследуя экономические диспропорции советских союзных республик. Тогда, по их данным, "Россия прямо и косвенно обеспечивала более половины (точнее, до двух третей) целевого показателя (потребления населения и части государственных расходов) Украины, Белоруссии, Прибалтики".

И вот Россия стала независимым государством, а межрегиональные экономические диспропорции воспроизвелись на новом историческом этапе. Но только, что интересно, – в обратном порядке. Если РСФСР в составе СССР была "центральной" республикой и фактически "снабжала" все остальные, то роль сегодняшнего "центра" прямо противоположна.

Ученые берут за основу нынешние федеральные округа и показывают, что главными донорами федерального бюджета являются Северо-Западный и Сибирский, в то время как "самым злостным "паразитом" на теле России является Центральный федеральный округ. Его вклады в целевые показатели всех федеральных округов оказались отрицательными, причем результатом его "взаимодействия" с Северо-Западным округом является сокращение целевого показателя последнего почти на одну четверть", – утверждает Виктор Суслов. По его мнению, "сложившаяся ситуация – следствие непропорционально и несправедливо больших доходов, получаемых прежде всего в Москве. Финансовые ресурсы искусственно стягиваются в федеральный центр со всей страны".

Получается, что постсоветская Россия гораздо более напоминает классическую империю, чем СССР, распад которого праздновали именно как "победу над империей". Выходит, сегодня мы наблюдаем типично имперскую ситуацию: столичная "метрополия" живет за счет ограбляемых "колоний". Офисы "Газпрома" и "Роснефти" находятся в Москве и платят налоги в московский бюджет, хотя свои ресурсы они черпают на севере и в Сибири.

Стоит обратить внимание на некорректность сопоставления бывших союзных республик с нынешними федеральными округами. Если первые даже по советской Конституции имели право на свободный выход из СССР, то у вторых совершенно иной статус. Кстати, российской Конституцией эти федеральные округа даже не предусмотрены. Они были созданы новоизбранным в 2000 году президентом Путиным на основе конфигурации в стране военных округов, и главной их целью ставился контроль Кремля над свободно избиравшимися в тот момент губернаторами.

Даже когда губернаторы в 2004 году стали напрямую назначаться президентом, эти округа все равно сохранились как дополнительный этаж для "федеральной" номенклатуры. Их руководители (полномочные представители президента) вовсе не обязаны иметь какое-то отношение к округу, за которым им поручено надзирать. Показательно, что нынешний губернатор Петербурга Александр Беглов успел побывать полпредом в Центральном (2012–2017) и в Северо-Западном (2017–2018) округах. Словом, федеральные округа вовсе не являются политическими субъектами, каковыми были союзные республики в СССР, особенно после провозглашения ими суверенитета и свободных выборов своей власти. Общенародные выборы руководства федеральных округов не предусмотрены в принципе, да и звучало бы это абсурдно: кого избираем? Полномочного представителя президента?

Поэтому затеянное академиками сопоставление экономического потенциала округов в случае их гипотетической суверенизации выглядит несколько странным. Кому из этих кремлевских назначенцев (а полпреды входят в состав администрации президента) придет в голову идея о суверенитете? Это скорее сюжет политической фантастики…

Суслов и сам скептически относится к перспективам лозунга "Хватит кормить Москву!". По его убеждению, "всё-таки очень сильны культурно-исторические основы единства России". Учёный поясняет: академическое исследование его группы предпринято в надежде на то, что центральные власти осознают "необходимость решительных шагов в сторону реального федерализма". Однако реальный федерализм всё-таки начинается с реально существующих и перечисленных в Конституции субъектов Федерации. А точнее – с обретения ими реальной политической субъектности, что возможно только в условиях действительно свободных выборов в регионах. Так, как и происходит в настоящих федерациях, вроде США и ФРГ.

В этом случае федеральные округа могут действительно обрести новый смысл – межрегиональной координации, а не кремлевского надзора. Но пока вся политика Кремля сводится к непрерывному "укреплению вертикали" (из недавнего – это, например, создание "муниципальных округов", ликвидирующих местное самоуправление), академические надежды на федерализм так и останутся "гипотетическими".

Вадим Штепа – главный редактор журнала "Регион.Эксперт"

NICHOLAS MERCER: When each trip could be your last

"Is this your final trip?"

It's question I hear a couple of times while aboard the MV Hazel McIsaac. It ferries people from Pilley’s Island, first to Long Island before heading on to Little Bay Islands. 

The dozen or so people aboard this crossing are all going to Little Bay Islands. They're headed there to make last minute preparations before leaving the community for good at the end of the year. 

They’re taking one last look at the place they called home and breathing in its familiar air. A vote earlier this year was in favour of relocation and Little Bay Islands is scheduled to be resettled by Dec. 31.

It might be sooner if everyone is gone before.

The ride from Pilley’s Island to the small island community is rather uneventful. The 25-minute journey runs through some rocky outcrops and it's smooth sailing all the way. 

Except for signage welcoming visitors to Little Bay Islands, there are little indications of a town.

A man waiting to leave the island with a loaded pickup truck and trailer signals the coming change.  

A short distance from the wharf is the Outport Inn, followed by a group of shuttered houses. There is Faith United Church, located across from the now closed Aunt Edna’s Boarding House

Bed and Breakfast. 

A town in limbo where houses for sale sit next to ones with fresh paint and solar panels. People carry moving boxes down their driveways and others ready their homes for the incoming winter. 

They’ll surely be back, but they don’t know when. 

Little Bay Islands is a town on the brink of non-existence.

I visited Grand Bruit in the summer of 2017, seven years after the town was resettled and its residents were scattered around the province. 

As I walked through parts of Little Bay Islands, memories of that trip return.

Each boarded-up house or for sale sign represents sadness, and a feeling of regret permeates the community. 

The people are as jovial as you’d expect of a Newfoundlander, although not all are keen to talk about leaving their home. 

They wave to you as they pass by in all-terrain vehicles and pickup trucks. 

One asks if I’m going to interview Mike Babcock, head coach of the Toronto Maple Leafs, because of the Blue Jays hat I’m wearing. 

It's a version with the maple leaf on the front, hence the Babcock joke. 

This is how I imagine people from Grand Bruit would have acted in the weeks leading up to their departure in 2010, as their island sensibilities overrode their true feelings. 

For the majority of them, their inevitable departure hangs heavy.

Time doesn’t wait and soon the final days will arrive. 

A mid-sized U-Haul rumbles down the highway toward the dock as the sun begins its descent in the Notre Dame Bay sky. 

Presumably it, and the preceeding pickup truck with the small trailer, are heading for Little Bay islands. 

Another family will spend the next couple of days preparing to leave the island behind. 

They’ll sit on the ferry and talk about the island. 
Someone will ask them if it is their final trip. 

Fogo Island-born entrepreneur Zita Cobb has been named one of four people to be inducted into the 2020 Canadian Business Hall of Fame.

The announcement was made Wednesday by the Canadian Business Hall of Fame in partnership with Junior Achievement (JA) of Canada.

Cobb, who received the Order of Canada in 2016 for her work on Fogo Island with Shorefast Foundation, became known across the country for her work in the high-tech industry. She now focuses on revitalizing the economy and preserving the culture and heritage of Fogo Island, where she spent her childhood. She was the moving force behind the construction and operation of the world-renowned Fogo Island Inn.

Also on the list of the Class of Companion’s, is Gordon C. Gray, former chairman and CEO of A.E. Lepage Ltd., David Patchell-Evans, founder and CEO of Goodlife Fitness, and Calvin Rovinescu, president and CEO of Air Canada.

Created by JA Canada in 1979, the Order of the Business Hall of Fame is the highest honour of its kind for Canada’s business community. 

The inductees are recognized for their professional and philanthropic achievements and celebrated for their contributions to Canadian business and Canada as a whole. 

The candidates are nominated by their peers on an annual basis and chosen by an independent selection committee consisting of Canada’s foremost business and academic institutions. 

“The class of companion inductees for 2020 are a superlative group who have demonstrated excellence in business leadership ...,” David Denison, chancellor of the Order of the Business Hall of Fame, said. “We will commemorate their professional achievements on a national and international scale and their dedication to making Canada a better place to live.”

The Canadian Business Hall of Fame gala dinner and induction ceremony takes place at the Metro Toronto Convention Centre on May 7, 2020.