Николя Годэн из французского электронного дуэта Air выложил на Youtube клип на композицию, созданную на основе кантаты Иоганна Себастьяна Баха. В записи песни Widerstehe doch der Sünde («Воспротивься же греху») приняли участие Томас Марс из французской рок-группы Phoenix и певица Дороте де Кун, сообщает Rolling Stone Germany.

Трек войдет в первый сольный альбом Годэна Contrepoint, который выйдет 18 сентября 2015. Каждая композиция с пластинки отсылает к творчеству Баха. При работе над альбомом музыкант черпал вдохновение в интерпретациях произведений немецкого композитора в исполнении канадского пианиста Гленна Гульда.

Ранее Годэн выложил в сеть видеоклип на песню Orca, которой открывается Contrepoint. Orca перекликается с Прелюдией номер 3 из цикла «Хорошо темперированный клавир», написанной Бахом в начале 1720-х годов. Режиссером клипа стал Шон Пекнолд.

Air — электронная группа из Весаля, которую относят к стилям спэйс-рок и трип-хоп. Дуэт записал саундтрек к фильму «Девственницы-самоубийцы» Софии Копполы; некоторые композиции группы также звучат и в других картинах режиссера, в том числе, «Трудностях перевода» и «Марии-Антуанетте».

В январе 2016 года в городе Утрехт (Нидерланды) власти города совместно с экономистами из местного университета начнут социальный эксперимент. Несколько десятков человек, участвующих в эксперименте, будут получать безусловный основной доход – достаточно крупные денежные пособия, не зависящие от их деятельности.

Безусловный основной доход (базовый доход) — это социальная концепция, согласно которой каждому члену сообщества регулярно выплачивается определённая сумма денег. Выплаты производятся государством или каким-либо другим институтом. Выплаты производятся всем без исключения, вне зависимости от уровня дохода, без необходимости выполнения работы.

Самой ранней моделью подобной системы считают модель Томаса Пейна, который в книге «Agrarian Justice» (1795 год) описал выплачиваемый властями основной доход всем лицам старше 21 года. Для Пейна основной доход означал, что каждому человеку принадлежит доля в общем национальном производстве.

Участники утрехтского эксперимента ежемесячно будут получать пособия в €900 на человека (€1300 на семейную пару). Разные группы участников будут существовать по разным правилам, в их числе будет и контрольная группа, по которой будут калибровать полученные результаты.

Критики концепции базового дохода утверждают, что получая ежемесячно сумму, гарантирующую выживание, человек перестанет работать, разленится и будет тратить деньги на алкоголь или наркотики. А улицы городов заполнятся праздношатающимися бездельниками. Но эту теорию опровергают многочисленные эксперименты, которые уже успешно проводились во многих странах.

Управляющая проектом Ньенке Хорст говорит, что эксперимент должен опровергнуть теории критиков. Сама она настроена оптимистично. По её мнению, возможность получения безусловного дохода лишь снимет с людей лишний стресс и сделает их немного счастливее, и в то же время не отобьёт желание искать работу. По её информации, подобные практики позволяют мужчинам получать лучшее образование, женщинам – брать более длинные отпуска по уходу за детьми.

В 2011 году в канадской провинции Манитоба подобный эксперимент под названием "Mincome" (minimal income) показал незначительные уменьшения на рынке труда, при этом значительно поднялось качество образования и здоровья.

В Намибии двухлетний эксперимент 2008-2009 годов привёл к уменьшению бедности, увеличению экономической активности, спаду преступности, улучшению посещаемости школ и здоровья детей в связи с правильным питанием.

В Индии в 2010 году в результате такого эксперимента подросла экономическая активность, улучшилось состояние жилищ и санитарная обстановка, питание, здоровье людей, посещение школ,

В целом, эксперименты показали положительный эффект. Во многих странах Европы существуют партии и движения, которые пропагандируют эту практику и агитируют за её повсеместное введение.

В своих произведениях Ремарк сокрушался, что человечество, достигшее невиданных высот в искусстве и технологиях, не может решить такую основную проблему, как достаточное количество пищи и крыша над головой для всех жителей планеты. Глядя на сотрясающие планету экономические кризисы, вызванные несовершенством текущих финансовых систем, поневоле начинаешь думать о более человечных и удобных системах распределения доходов. Возможно, какой-либо из вариантов безусловного основного дохода в будущем станет основой нового, улучшенного мира, в котором будет проще и приятнее жить.

Депутат от «Единой России» предлагает запретить рекламу вредных продуктов. Поправки фактически приравнивают рекламу фастфуда по степени опасности к рекламе алкоголя

Депутат от «Единой России» Василий Шестаков предлагает запретить рекламу так называемых вредных продуктов. Под это определение попадает большинство видов фастфуда, кондитерских изделий, а также даже сыров, колбас и пельменей. Как пишет газета «Коммерсант», речь идет о законодательном определении «вредные продукты» и об ограничении их рекламы в печатных изданиях, радио- и телепередачах для несовершеннолетних, на телевидении и радио с 7 до 22 часов. Под ограничения попадает большинство общественных мест, включая больницы, школы, санатории, театры и цирки.

Автор поправок Василий Шестаков предлагает уточнить в законе «О рекламе», что такое продукты с высоким содержанием сахара, соли, жиров и насыщенных жиров, а также статью, регламентирующую их рекламу. Высоким признается содержание сахара более 12,5 грамма на 100 граммов продукта, соли — более 1,5 грамма, жира — более 20 грамм, насыщенных жиров — 5 грамм на 100 граммов продукта. Таким образом, под ограничения может попасть реклама некоторых видов колбас и сыров, пельменей, маргарина, а также кондитерские изделия, фастфуд, сладкие газированные напитки и квас, безалкогольные коктейли, шоколадные батончики, продукты быстрого приготовления, чипсы и орехи.

Получить комментарий от самого депутата Василия Шестакова, он известен как соавтор книги «Учимся дзюдо с Владимиром Путиным», Buisness FM пока не удалось. Глава комитета Госдумы по физкультуре, спорту и делам молодежи Дмитрий Свищев заявил Buisness FM, что это отличная инициатива.

Возможный запрет рекламы фастфуда и некоторых видов колбас, сыров и пельменей прокомментировал также президент Мясного союза России Мушег Мамиконян. Он видит иной выход из ситуации.

Как отмечают СМИ, с последствиями предлагаемых ограничений столкнутся не только производители обозначенных продуктов, но и рекламный рынок, который и без того в первом квартале этого года упал на 17%.

Московское отделение «Единой России» разработало флаг сторонников двуполых сексуальных отношений, пишет в среду, 8 июля, газета «Известия».

«Это наш ответ однополым бракам, этому издевательству над понятием семьи. Мы должны предупредить гей-горячку у себя в стране и поддерживать традиционные ценности», — заявил изданию замглавы столичного отделения партии Алексей Лисовенко.

На флаге изображены мама, папа и трое детей, держащихся за руки взрослых. Изображение подписано хэштегом «#Настоящая семья». Символика гетеросексуалов имеет три цветовых решения в цветах российского триколора: красное изображение семьи на белом фоне и белое изображение на синем и красном фонах.

Флаг планируется продемонстрировать публично на празднике в честь Дня семьи, любви и верности, который единороссы организовали в парке «Сокольники» 8 июля. Все мероприятие задумано как шествие в защиту традиционных ценностей.

26 июня Верховный суд США признал однополые браки легальными на территории всей страны. Историю притеснений ЛГБТ-сообщества начнут преподавать в американских школах.

Facebook предусмотрел возможность для пользователей окрашивать фотографии в цвета радуги, что является символом ЛГБТ-сообщества. В России на множестве аккаунтов изображения были окрашены в цвета триколора.

Фронтмен «Ленинграда» рассказал РБК, в чем секрет коммерческого успеха группы, почему он не поедет выступать в Донбасс и по какой причине его концерты пользуются равной популярностью у государственников и оппозиции

​Сергей Шнуров выпускает собственную линию мужской одежды, занимается ресторанным бизнесом и снимается в кино и рекламе. Но все-таки большую часть доходов ему приносит музыка: по подсчетам РБК, за 2014 год «Ленинград» мог заработать на клубных концертах и корпоративах 250–270 млн руб. Востребованность группы не уменьшил и закон о запрете мата в кино и публичных выступлениях. «Мы просто сели и придумали 14 способов, как этот закон обойти», — говорит юрист группы Вадим Усков. В интервью РБК вместо матерных слов использованы заглушки [цензура]. Подробно о бизнесе Сергея Шнурова читайте в новом выпуске журнала РБК — в продаже с 8 июля.​​

«Даже не знаю, сколько я зарабатываю»

— Одним из первых хитов «Ленинграда» 16 лет назад была песня про шоу-бизнес со словами: «А денег ведь нам платят, как кот наплакал». Теперь вам грех жаловаться на заработки. Что изменилось в шоу-бизнесе?

— У нас вообще шоу-бизнеса как такового нет. Есть официальная эстрада, которая к бизнесу имеет очень странное отношение. В том, как зарабатывают все эти люди, экономики очень мало: они не собирают больших стадионов, они вписываются в какие-то государственные мероприятия. Это такое эстрадное ГЧП [государственно-частное партнерство]. Кто из артистов у нас зарабатывает по правилам бизнеса? Лепс, Михайлов, Ваенга — может быть, десяток имен наберется. Для индустрии этого мало.

— В 2014 году вы выпустили два альбома, которые отличаются друг от друга двумя-тремя песнями. Вам нравится так троллить слушателя?

— Нет, троллить ​— не то слово. Тем самым я показываю, что эпоха альбомов закончилась. Если раньше альбом был привязан к носителю, винилу, CD и количество треков зависело от того, сколько туда влезает, сейчас мы альбомы качаем и они не привязаны ни к чему. Сейчас все, что я называю альбомом, будет альбомом. Он может повторяться, он может содержать одну песню, полпесни. Я показал эту замечательную шараду наглядно.

— То есть это для вас красивый ход?

— Да. Я люблю красивые ходы. И потом никто так не делал. Вообще, сейчас непосредственно музыка, создание группы — это ничто. Если ты занимаешься только написанием песен — это скучно. Если мне кто-то скажет: «Я создал группу», — я скажу: «Ты идиот».

— На что нужно делать ставку музыкантам, чтобы завоевывать любовь публики сейчас?

— Сейчас я открою карты и появится у нас тысяча групп, конкурирующих с «Ленинградом» и кусающих ту небольшую булку, которая называется «русский шоу-бизнес». Конечно же, нужно слушать и слышать современный русский язык. Так как у нас страна все-таки словоцентричная, нужно понимать, как люди говорят. Народная песня растет из разговорного жанра, а популярная музыка — симулятор народной песни. Успех Тимати с его песней «Ты че такая дерзкая?» — это абсолютно разговорный язык. это выхвачено из разговора в ресторане.

— Бывали моменты, когда вы понимали, что стали заложником собственного образа? Вы как к этому относились? Хотелось избавиться от него?

— Да нет. Если это есть, я должен это использовать. Я либо должен это менять, если мне это нужно, либо наоборот — садиться на этого коня и скакать дальше. Но я понимаю, что тот самый образ в майке-алкоголичке в принципе реализован на все свои 120% и дальше не [цензура] пинать эту мертвую лошадь. Она уже все, лежит там где-то.

— Вам не хотелось остановиться? Если можно сниматься в рекламе и получать за это деньги, сниматься в кино иногда, не было желания отдохнуть?

— Да, это можно, если бы не было интереса. Нет, если бы у меня не было вот этого сжигающего все и вся интереса, тогда бы, конечно, я сидел бы совершенно спокойно, наверняка бы не бедствовал и каким-то образом так существовал. Есть люди, которые так существуют. Видимо, у них пропал интерес. У меня пока еще нет. Мне пока забавно все это делать. Меня пока торкает.

— Что вообще для вас деньги?

— Это такая [цензура], на которую в принципе я не обращаю внимания. Я обращаю внимание на ее отсутствие — если нет, то [цензура]. Честно говоря, в цифрах я даже не знаю, сколько я зарабатываю. Я сгружаю дома бабки жене — все.

— Рекламный ролик «Али Капс» с вами — один из самых ротируемых на телевидении. Далеко не любой человек снялся бы в рекламе «виагры». Вы почему на это пошли?

— На мой взгляд, это вообще показывает мою [цензура] какую смелость. Понятно, что у народа, скорее всего, другое мнение, но [цензура] с ним. Если человек снимается в рекламе, это необязательно каким-то образом отражается на его жизни.

— Знакомые не подкалывают?

— Кто поглупее, те подкалывают. Другие понимают, что есть некий образ артиста. Никулин ведь не просто балбес из той троицы.

«В искусстве не может быть демократии»

— Для российской сцены типична ситуация, когда продвижением группы занимается продюсер. Про группу «Ленинград» говорят, что это редкий случай непродюсерского проекта.

— Так и есть. Это ООО, а я являюсь его учредителем, гендиректором и одновременно продюсером. Во всех остальных проектах продюсер или генеральный директор группы находится за кадром. У нас получилось так, что я, условно, Стив Джобс, который представляет свой продукт своим же лицом, являясь и генеральным директором, и вдохновителем компании.

— Вы такую позицию занимали с самого начала или постепенно входили в роль?

— С самого начала, конечно. Илья Бортнюк [петербургский продюсер, подписавший первый контракт с группой и выпустивший с ней два альбома.] пытался быть продюсером. Но очень сложно им быть, когда твой ведомый больше шарит, как и что делать. Я не нашел такого продюсера, который нам подходил бы, потому что у нас были всегда нестандартные решения. Это фанки-бизнес — когда ты действуешь не по лекалам бизнес-конструкций, которые в нашей стране не особенно работают, а вопреки. Я понимаю, что будет работать. Дальше уже все детали, нюансы меня мало интересуют. Я четко понимаю, что прибыль будет, и для меня это важно.

— Вы единолично принимаете решения в группе или все-таки что-то обсуждаете с коллегами?

— Кое-что обсуждаю. Но, вообще, в искусстве не может быть демократии. Да, сейчас на Западе есть такие продукты, особенно актуальное искусство, которые делаются какой-то бандой. Но в нашем случае я принимаю решения, и я за них отвечаю.

— Музыканты «Ленинграда» — это сотрудники ООО, подчиненные или все-таки друзья?

— Нет, вообще мы все друзья. Но на репетициях все сотрудники.

— Вы можете поехать вместе в отпуск или завалиться в гости к кому-нибудь толпой?

— Конечно. Если не будет вот этой скрепы, то все будет не так. Это и на сцене будет видно. Как только в нашем довольно сложно устроенном мире начинаются какие-то трещины, какие-то напряги, я, совершенно без сомнений, все это отрезаю и выкидываю за борт. Иначе это потопит весь корабль.

— С Юлией Коган, которую вы выгнали из группы, был, видимо, один из самых сложных моментов? Она же работала в группе еще с 2007 года как бэк-вокалистка, а с 2010-го как солистка...

— Кровавый разрыв, конечно. Но у нас началось с ней стилистическое расхождение. Тот образ, который я придумал Коган, долгое время работал. Это была такая кибер-Аллегрова, баба, которая должна растопить жопой лед. Но в один прекрасный момент я понял, что это никакая не кибер-Аллегрова, а самая настоящая Аллегрова. Это проявлялось в чудовищных платьях, чудовищной манере исполнения. И в этот самый момент я понял, что мне с этим человеком не по пути.

— Вы каждому участнику группы придумываете свой образ?

— Да. Вот Алиса [Вокс-Бурмистрова, солистка «Ленинграда» с 2013 года] еще не докручена, но она — в сторону такой Тани Булановой. Некая женская плаксивость в ней должна быть, и при этом с издевочкой. Алиса — более тонкий и более пластичный образ. А Коган — это либо Аллегрова, либо кибер-Аллегрова и все.

— Из-за чего вы еще ругались с музыкантами?

— Исторически в Петербурге все музыканты считают своим долгом опаздывать на репетиции. В «Ленинграде», если человек опаздывал на репетицию, я лишал его зарплаты за следующий концерт. Потому что деньги, как я говорил тогда, у нас получают не только за концерты, но и за репетиции. Через этот довольно простой механизм отсеивания прошло очень много народу. Но сейчас уже никто не опаздывает, опоздание является приятным исключением. Мы притерлись друг к другу.

«Надо как-то выходить на берег кисельный»

— Вы постоянно на слуху, на вас ходят. Какая-нибудь группа «Сплин» тоже записывает альбомы и дает концерты, но, по ощущениям, растеряла былую популярность и ушла в тень. Как и много других групп, прославившихся с «Нашим радио». Пропал интерес или они не поймали новую волну?

— Нет, у «Сплина» интерес не пропал. Дело в том, что они остались в рамках «Нашего радио». А «Наше радио» — это, по удачной формулировке моего товарища Александра Адольфовича Попова, Угрюм-река. И вот они в этой Угрюм-реке и плывут. Но сейчас угрюмости и так полно, надо все-таки выходить как-то на берег на кисельный.

— Но жизнь вообще вокруг не очень веселая сейчас. Вы играете на контрасте с этим?

— Просто, когда жизнь невеселая, все равно остается место для какого-то праздника. Даже в войну люди праздновали что-то. Сейчас-то не война.

— Относительно.

— Но не у ворот. В предельном смысле война всегда. И мир всегда.

— Если поступит предложение, как Юлии Чичериной, поехать выступить на Донбассе, согласитесь?

— Нет, это политический жест уже.

— Приходилось отказывать по таким причинам?

— Это тайна.

— Видимо, да.

— Видимо, да. Это тайна.

— По каким еще причинам, кроме политических, вы можете отказать в концерте?

— Обычно технические характеристики. Зал говно, сцена маленькая.

— Есть какие-то площадки, где вам хочется сыграть, но куда не зовут?

— Нет. Для меня вообще в принципе площадка не имеет значения. Если звук хороший, то какая разница, как она называется. Для меня что Жмеринка, что Куршевель — географические точки, куда нужно добраться.

— В прошлый экономический кризис вы распустили «Ленинград» и появилась группа «Рубль» из пяти человек. Тогда много говорили, что это было сделано, чтобы сократить расходы приглашающей стороны.

— Это не совсем так. Я не понимал, куда вообще идет «Ленинград», да и двигаться по проторенным дорогам уже было невозможно. Поэтому я все это застопил. Отчасти это было наказание для группы. В тот момент мне показалось, что многие уже стали приходить как на вахту — покачали нефть и [цензура], не думая о том, как там нефтяная установка, в каком состоянии насосы. Об этом пекся только я. Но я не мог держать эту установку в [цензура] состоянии один. И я решил, что лучше ее немножко оставить в покое, а то можно ее и [цензура].

Кроме того, если бы я действовал из соображений экономии, я бы оставил репертуар «Ленинграда», сократив количество людей. Я нарочно поставил «Ленинград» на паузу — тем самым я поднимал ему ценник. Я мог делать все, что угодно, мог вообще ничего не делать: вот просто нажал паузу, а цена растет.

— Это игра на ностальгических соображениях?

— Нет. Это искусственно созданный дефицит. Когда чего-то нет, это обязательно нужно.

— В этом году компании сокращали расходы на корпоративы: если не отменяли, то алкоголь тащили с собой. На концертах ваших это сказалось?

— Нет. Если у нас и был спад, то небольшой. Мы традиционно в декабре, чтобы совершенно не [цензура], поднимаем цену. Важная задача для ООО «Ленинград» — сохранить увлеченность сотрудников своим делом. Если будешь [цензура] концерты, как заведенный, у тебя пропадет интерес. А интерес — это важная составляющая твоего успеха. Если у тебя глаза не горят, это на [цензура] никому не нужно ни за какие деньги.

— Какие компании отличаются наибольшей отвязностью на корпоративах?

— Строители. Строители — самые отвязные люди. В Видном был [цензура] корпоратив — непонятная строительная контора. [Цензура], это было настолько... Ни один концерт не сравнится по эмоциональной отдаче зрителя. Там какие-то мужчины за 50 танцевали вприсядку. Там было все. Все люди, которые что-то делают — строят или реактор запускают, — отрываются на корпоративах по полной. Те, которые имеют дело с деньгами, поспокойнее. Хотя банк «Открытие» тоже спокойным не назовешь.

— Вы еще выступали на пятилетии телеканала «Дождь». Там как аудитория?

— «Дождевских» мы в итоге раскачали, хотя это было довольно сложно сделать. Они, конечно, все обременены мыслями о судьбах мира. И даже когда они пьяные, они только о судьбах мира и пекутся. Я не знаю, как они занимаются сексом — это для меня вообще загадка. Все-таки чтобы [цензура], нужно немножко отодвинуть все проблемы.

«Нельзя думать, что люди — идиоты»

— Вы очень внимательно следите за тем, что происходит вокруг. Сегодня в газете — завтра в куплете. То Химкинский лес, то «Пляж наш».

Куплетисты вообще крутая штука. Куплетисты — это предтеча рэпа по большому счету. Но как стратегия это плохо. Для чего была нужна песня «Химкинский лес»? «Ленинград» тогда был на паузе, а потом я отжал эту кнопку и нужно было заявить о том, что мы вернулись. Как об этом можно заявить? Спеть что-то. Ты должен попасть в самое то, что вот сейчас оно, и ты [цензура] «Химкинский лес». Понятно, что тебе потом [цензура], но это кратковременный [цензура].

Реакция тогда была чудовищная, потому что была не понята песня. О чем была песня? О том, что сейчас появятся «Граждане поэты» и поедут по Руси зарабатывать на политических песнях. И вот они появились.

— А теперь вы сами такой «Гражданин поэт» отчасти.

— Нет. Песня «Химкинский лес» — это жест, сама по себе она ненадолго. На концерте ты ее не можешь играть: не будет реакции. Ты не можешь использовать тот же самый жест постоянно: это скучно. Сиюминутность подобных произведений должна присутствовать, но она не должна превалировать. Я понимаю, что через пять лет я песню «Рыба моей мечты» буду петь, а «Мусор выносил», конечно, нет. Мусор — это мусор, это то, что пройдет.

— А публика? С одной стороны, вы —  коммерческий проект, с другой стороны, по русской традиции, петербургской особенно, творчество всегда воспринималось не как бизнес, а как некая миссия. «Ленинград», с одной стороны, выступает на дне рождения «Дождя», с другой стороны, может выступить на НТВ.

— Потому что и те, и те —  люди. Мы не играем ни для красных, ни для синих, ни для желтых, ни для зеленых — мы играем для людей. По большому счету даже с теми же самыми корпоративами в 99% случаев мы не знаем, перед кем мы будем выступать, нас это не интересует. Вообще, все эти разговоры, перед кем играть, должны в итоге закончиться тем, что я должен буду сам встать на фейс-контроль у клуба и говорить: «Вот ты иди, а ты —  нет». Простите, но это не про меня.

— А когда вы приходите на НТВ, у вас не возникает противоречия в голове? Петь песню «Патриотка», высмеивающую существующий режим и добрую половину зрителей НТВ, в программе под названием «Анатомия года»?

— Это было прикольно очень. Это абсолютно встраивается в современный абсурд. «Патриотка» — хорошая песня, она попадает. Да и на НТВ тоже работают люди. Нельзя думать, что люди — идиоты. Они дураки, конечно, но не совсем. Потом тот же самый, простите за параллель, «Ревизор» Гоголя игрался в императорском театре. Кто присутствовал на премьере, как вы думаете? Те же самые герои. Смеялись ли они? Конечно, смеялись.

— То есть секрет успеха «Ленинграда» отчасти в том, что все любят хорошую сатиру на себя?

— Пока мы можем смеяться над собой, смотреть со стороны на весь идиотизм происходящего, мы еще находимся в каких-то рамках разумности. Как только это кончится — все [цензура], пиши пропало.

— Значит, все-таки миссия у вас есть?

— Это слишком — называть это миссией. По идее это такой народный театр, скоморошество, площадное искусство.

— У «Ленинграда» есть фанатки, которые ездят за командой по всему гастрольному маршруту?

— Были раньше, на заре коллектива. Кто же без группис [от англ. groupies — поклонницы] вообще существовал! Сейчас я не стремлюсь к тому, чтобы создать вокруг себя атмосферу фанатизма. Наоборот, пытаюсь это сломить, чтобы больше было какой-то рефлексии.

— Если девушка какая-нибудь идет и говорит: «Сергей, можно селфи?» —  откажете?

— Нет, почему? Селфи ради бога.

Cамое главное отличие «Ленинграда» от любой рок-группы заключается в том, что мы не создаем секту. Любая другая группа создает секту. Есть некий гуру, который говорит от лица небес, у него есть апостолы, то бишь его «цать» человек в группе. Они собираются в студии звукозаписи, пишут Священное Писание, потом выпускаются плакаты, на которые молятся, и далее происходят богослужения, то бишь концерты, где выходит человек и говорит: «Ребята, я вас всех люблю». Мы не такие, мы — антисектантская [цензура].

— В Instagram вы вполне звучите как гуру — все эти посты про смысл жизни. Неужели ваше тщеславие не тешит число подписчиков?

— Я всегда сбрасываю спесь поста через два-три. Все посты про смысл жизни у меня не в повелительном наклонении, они спорны, с открытым финалом. Я сразу говорю: к черту доктрины, кто здесь хочет узнать, как жить, идите в [цензура], там вам расскажут.

Вообще, завел этот Instagram не я. Его завела Ника Белоцерковская [издатель петербургского журнала «Собака.ру» и автор кулинарных книг] со словами: «Тебе надо». А я привык слушаться умных женщин и завел.

— И потом втянулись?

— Есть в этом плюсы. Я могу вбросить то, что мне нужно сейчас, обходя журналистов, то бишь я исключаю журналистику как профессию. Вот я написал пост про закон, по которому алкоголь надо продавать только людям с высшим образованием. Раньше мне нужно было бы позвонить в РИА Новости и сказать: «У меня есть такая [цензура] инициатива». Но тогда не было бы всего того шума, какой был сейчас.

— А зачем вам вообще этот шум?

— Здесь много аспектов. О чем этот вообще пост? О том, что законы идиотские, — раз, о том, что с образованием [цензура], о том, что пьют, — да. И о том, что люди вдруг верят, что через Instagram можно внести какую-то законоинициативу. В общем, полный [цензура]. 

Почему обратный путь к «цветущей сложности» лежит через конфликты и откаты

Со школьных лет мы привыкли думать, что 70 лет назад жители стран Восточной Европы с восторгом встретили советскую армию-освободительницу и, скинув фашистские оковы, отбросив националистические заблуждения, мелкособственнические инстинкты, выветрив из голов религиозный дурман, радостно приступили к строительству социализма. Как было на самом деле, рассказывает Энн Эпплбаум в недавно изданной Московской школой гражданского просвещения книге «Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)». Ее блестяще перевел политолог, редактор журнала «Неприкосновенный запас» Андрей Захаров.

Советский политический режим почти за три десятилетия добился совершенства в методах и техниках тоталитарного контроля населения. Институты, автономные от власти, были в СССР упразднены, уступив место единой идеологии, одной образовательной системе, централизованной экономике. По окончании Второй мировой войны эти методы управления были с успехом экспортированы в восемь европейских стран, попавших в зону советского контроля.

В отличие от стран Балтии они не расстались с условным суверенитетом, но были вынуждены воспроизвести у себя сталинскую систему. Это далось непросто: становление тоталитаризма потребовало ликвидации, выжигания всех независимых от власти элементов — бизнеса, церкви, общественных организаций, насаждения единого образа мыслей. Кстати, за прошедшие с тех пор 70 лет представления власти о том, как должно быть устроено общество, изменились не радикально.

Перенесение ключевых элементов советской системы в Восточную Европу было начато еще до окончания войны, в 1944–1945 годах. Первым делом НКВД при содействии местных компартий организовывал по своему образу и подобию тайную полицию. Как правило, опираясь на прошедших обучение в СССР людей. «Кто не коммунист, тот иностранный шпион», — были уверены выпускники таких школ. Спецслужбы сразу начинали кампанию по выборочному выявлению и нейтрализации врагов. И приступали к вербовке будущих агентов-информаторов, которые должны были стать глазами и ушами партии.

Руководство компартий переформатировалось, их возглавляли люди, в лояльности которых Сталин мог быть уверен. Местным коммунистам передавалось радио, самое мощное тогда оружие промывки мозгов. Многие институты, унаследованные от прежней жизни, поначалу оставались нетронутыми. Двигаться вперед следовало постепенно, малыми шагами, взаимодействуя со всеми демократическими институтами, учил Сталин. Церковь, частная торговля и фермерство, некоторые независимые медиа, даже конкурирующие с коммунистами партии в 1945–1946 годах еще работали. Коммунисты хотели побеждать на выборах, пусть и не вполне конкурентных. И только когда эта стратегия столкнулась с непреодолимыми сложностями (на первых послевоенных выборах и референдумах в Польше, Венгрии, Чехословакии и Восточной Германии ожидаемых результатов добиться не удалось), коммунисты стали увеличивать градус насилия и перешли к уничтожению соперников.

Советскую систему восточноевропейские страны встречали в полуразрушенном состоянии — в этом регионе истребление людей по политическим и национальным мотивам в годы войны было особенно интенсивным. Польша потеряла 5,5 млн населения (из них 3 млн — евреи), это 20% населения. Почти в каждой семье были погибшие, упадок  был чудовищный.

Общества пережили два поражения подряд: сначала в ходе нацистской, а потом советской оккупации. Это была национальная катастрофа, мощный институциональный кризис. Мир, в котором люди выросли, распался и прекратил существование; у них не было причин доверять усвоенным с детства ценностям и принципам. Эти институты не обеспечили устойчивости обществ, в то время сначала немецкое, а затем советское владычество требовало полной «смены вех».

Союзники, уступив Сталину Восточную Европу и допустив ее раздел, проявили традиционное прекраснодушие и эгоизм. Лидеры польского Сопротивления — Армии Крайовой — воспринимали уступки Британии и США как предательство. И Черчилль, и Рузвельт рассчитывали на Советский Союз как на послевоенного торгового партнера и не собирались посылать уставшие от войны войска тягаться с новым врагом. Они удовлетворились обещаниями Сталина, что свобода не будет отнята у восточноевропейцев. Но уже с января по апрель 1945 года НКВД арестовал в Польше 215 000 человек. Одних — за немецкое происхождение, других — за нежелание сотрудничать с новой властью. Многие были сосланы в СССР. Причиной ареста (и последующих 10 лет лагерей) могло стать просто наличие коротковолнового приемника.

Многие гражданские организации были сразу записаны во враги. «Глубочайшее недоверие к гражданскому обществу играло в большевистском мировоззрении гораздо более важную роль, нежели обычно признавалось», — проницательно замечает Эпплбаум. Даже свободная торговля вызывала у марксистов больше доверия, чем аполитичные кружки — литературные, философские, духовные, культурные. Академик Дмитрий Лихачев еще в 1928 году был арестован за членство в философском кружке, члены которого приветствовали друг друга по-древнегречески. Эту паранойю, подозрительность, недоверие ко всем объединениям, выросшим не по приказу, восточноевропейские коммунисты унаследовали на 100%. Всем клубам надлежало присоединиться к профильным для них массовым организациям. «Иначе их невозможно будет контролировать», — честно признавалась сотрудница оккупационной администрации Восточной Германии.

В марте 1946-го, спустя год после Ялтинских соглашений, обещавших странам в зоне советского влияния свободу, Черчилль был вынужден признать: над Восточной Европой опустился железный занавес, а малочисленные прежде компартии стремятся установить тотальный контроль над обществом. За следующие пару лет были разгромлены все партии-конкуренты, легальные соперники коммунистов. Толчком к этому послужило начало реализации плана Маршалла — масштабной помощи Европе со стороны США. Если бы оппозиция и независимые медиа продолжили существовать, популярность коммунистов в Восточной Европе упала бы еще сильнее на фоне успехов западных соседей. Пришлось полностью закрывать западные границы, внедрять агентов в потенциально недружественные организации, чередуя «методы принуждения» и «методы нейтрализации».

Аресты священнослужителей, закрытие семинарий и приютов деморализовало церковь. С начала 1950-х годов национализации подверглась католическая благотворительная организация Caritas. Протестовавших сурово наказывали. В 1947 году польские чекисты составили список подозрительных лиц: довоенные социал-демократы, служившие за границей офицеры... К 1954 году этот список разросся до 43 категорий, в нем было 6 млн имен — каждый третий взрослый житель Польши. Число политзаключенных тогда выросло до 84 000. В Чехословакии по гулаговскому образцу создали 18 лагерей, политзэки работали в урановых шахтах на советскую ядерную программу (разумеется, без защиты от радиации).

Когда «настоящие» враги были побеждены, коммунисты и тайная полиция занялись поиском врагов в собственных рядах. Заслуженные партийные деятели внезапно оказались иностранными агентами, предателями и шпионами на манер Бухарина, Каменева и Зиновьева. Воспроизводство в Восточной Европе схемы «Большого террора»  — аргумент за то, что и в СССР он был обусловлен отнюдь не только психозами и страхами вождя. Показательные процессы решали множество задач. С их помощью 1) ответственность за экономические провалы перекладывалась на новых врагов; 2) партийные лидеры избавлялись от конкурентов; 3) можно было воспитать и запугать население. В экономике провалы, обогнать капиталистическую Европу не получается. Кто виноват? Ну конечно, это «иностранные шпионы, гнусные саботажники и предатели, выдающие себя за преданных делу коммунистов, похитили у народа долгожданный прогресс», пишет Эпплбаум.

Нашей травматической историей она занимается, конечно, не из чисто исторического интереса. Слишком недалеко ушло настоящее от прошлого. Эпплбаум, пулитцеровский лауреат (за книгу о ГУЛАГе), жена польского экс-министра Радослава Сикорского, колумнист Washington Post, The Economist, The Daily Telegraph, постоянный и желанный автор чуть ли ни всех интеллектуальных англоязычных ресурсов, коллаборант множества аналитических центров, внимательно исследует восточноевропейскую современность. Она пристрастна — вглядывается в прошлое потому, что невозможно понять многое в современности, не видя, «откуда все растет». История показывает — из стремления к власти и боязни любой неподконтрольной активности, из желания привести всех к общему знаменателю.

Урон, который нанесло коммунистическое правление целым странам и поколениям, огромен. Эпплбаум показала, какой короткой и жестокой была дорога в рабство. Обратный путь дольше и сложнее, возвращаться к «цветущей сложности» приходится следующим поколениям, через конфликты и откаты. Трудность этого пути зависит от того, удалось ли коммунистам полностью обнулить социальный капитал, насколько сильно они вытоптали элементы неподконтрольного гражданского общества, что они оставляют, уходя, — выжженную степь или непокоренные очаги сопротивления.

В Индии 17-летняя девушка покончила с собой, предположительно, из-за того, что ее родители отказывались оборудовать дом туалетом. Об этом сообщает NDTV.

Ученица выпускного класса из округа Думка в штате Джаркханд на востоке страны стеснялась справлять нужду в ближайших полях и не раз просила семью построить дома туалет. Семья, однако, вместо расходов на систему канализации решила копить деньги на ее свадьбу.

На гибель девушки отреагировал, в частности, Дигвижайя Сингх (Digvijaya Singh), член индийского парламента и один из лидеров партии Индийский национальный конгресс. «Индия как нация должна проснуться, а строительство туалетов является приоритетом», — написал политик в своем Twitter.

Согласно данным Всемирной организации здравоохранения, около 1,1 миллиарда мирового населения никогда не пользовались туалетом. В Индии более половины жителей продолжают справлять нужду на улице. В программе «Чистая Индия», которую правительство премьера Нарендры Моди приняло в 2014 году, в частности, говорится, что к 2019-му по всей Индии улицы должны стать чистыми, а каждый индиец — получить доступ к питьевой воде и обзавестись личным туалетом. Бюджет проекта составляет 2 триллиона рупий (около 33 миллиардов долларов).

If you were living in New York City in 1980 and listening to the urban radio station WBLS-FM, there was a good chance you were hearing some of the popular soul hits of the time. And 1980 was a really good year for R&B music, highlighted by such songs as “Rock With You” by Michael Jackson; “Let’s Get Serious” by Michael’s brother Jermaine; “Take Your Time (Do It Right)” by the S.O.S. Band; “Master Blaster Jammin’” by Stevie Wonder; and Diana Ross’ “I’m Coming Out.”

On WBLS’ playlist that same year was a hard-hitting disco/funk song called “Another One Bites the Dust” by a group called Queen. Its sound was very reminiscent of the then-recent Chic hit “Good Times,” thanks to its memorable melodic bass line and funky rhythm guitar. Along with a crisp drum beat and a taut vocal performance that mimicked American street vernacular, “Another One Bites the Dust” was a huge crossover smash on both the R&B and pop charts, where it peaked at No. 1 in the latter category and stayed there for three weeks in the fall of 1980.

 

Without any knowledge of who Queen was, a casual listener might have assumed that the band was a black American disco act — not a white British band known for stadium rock anthems. So why in the world was this group — whose biggest hit five years earlier was the eccentric rock opus “Bohemian Rhapsody” — performing this style of music, just as the “disco sucks” movement was taking hold of America?

Then again, Queen defined its career by doing the unexpected, which the band certainly did upon the release of its eighth record, The Game, on June 30, 1980. The most accessible and pop-oriented record in the band’s discography, The Game was Queen’s biggest commercial hit studio album in America thanks to its two No. 1 hits — the aforementioned “Another One Bites the Dust” and the rockabilly-sounding “Crazy Little Thing Called Love.” Yet the album’s success also marked the end of one chapter of Queen’s history and ushered in the band’s dramatic fall in popularity in the U.S. for most of the 80s — even as Queen remained huge in other parts of the world.

“I always thought there was an instant where we were the biggest thing in the world,” said Queen guitarist Brian May on the radio program In the Studio With Redbeard. “‘Another One Bites the Dust’ sort of clinched it because it suddenly crossed over to the black R&B market. Suddenly instead of a million albums, we were [selling] three or four million albums. And at that time, that was about as much as anyone had ever done. This was before the days of Thriller where things got totally out of hand. But it was big. I don’t think we realized things would be any different. We were kind of spoiled by that point.”

Prior to recording the album that would become The Game, Queen — May, singer Freddie Mercury, drummer Roger Taylor, and bassist John Deacon — grew into a major rock act since its formation in 1970. With each new album showcasing its brand of progressive and glitter rock, the band attracted audiences in both the U.K. and America. Then in 1975, the single “Bohemian Rhapsody,” off of the band’s definitive record, A Night at the Opera, blew the doors wide open. This nearly six-minute rock epic with its enigmatic lyrics and wacky ‘opera’ section spent a then-amazing nine-week run at No. 1 on the British chart; it also peaked at No. 9 in America.

More hit albums (1976's A Day at the Races and 1977's News of the World) and singles (“Somebody to Love,” “We Will Rock You/We Are the Champions”) followed. In 1978, Queen released the very brash-sounding Jazz album, an occasion marked by two memorable events. As part of the promotion for the album’s double A-single, “Bicycle Race/Fat Bottomed Girs,” Queen mounted an event at Wembley Stadium that featured a bevy of nude female models riding bikes. The other was the infamous Halloween party in New Orleans to celebrate the launch of the Jazz record. With a guest list of more than 400 people, the bacchanalia featured strippers, groupies, mud-wrestlers, drag artists, and a jazz band. It was rock & roll excess at its finest, reinforcing Queen’s image as an unstoppable and confident musical juggernaut.

 

While it certainly won over fans, Queen had a harder time with the music critics. Perhaps the most vicious volley thrown at the band came from Rolling Stone writer Dave Marsh in his review of Jazz from the February 8, 1979 issue of the magazine:

“Whatever its claims, Queen isn’t here just to entertain. This group has come to make it clear exactly who is superior and who is inferior. Its anthem, “We Will Rock You,” is a marching order: you will not rock us, we will rock you. Indeed, Queen may be the first truly fascist band. The whole thing makes me wonder why anyone would indulge these creeps and their polluting ideas.”

In fairness, Roger Taylor admitted there were aspects of the Jazz album — despite containing the hits “Fat Bottomed Girls,” “Bicycle Race,” and “Don’t Stop Me Now” — that were mixed. “We felt Jazz was not one of our finest hours,” he told The Billboard Book of Number One Albums. “It had its moments, but on the whole, it was rather unsatisfying.”

Although its foundation was in hard rock — characterized by very elaborate production values, complex multi-layered vocal harmonies, May’s majestic, orchestral-sounding guitar, and Mercury’s over the-top-vocals — Queen broke from formula on a few occasions by dabbling into other genres: blues (“See What a Fool I’ve Been”); metal (“Stone Cold Crazy”); folk (‘39); 1920s swing (“Bring Back That Leroy Brown”); jazz (“My Melancholy Blues”); Caribbean (“Who Needs You”); and punk (“Sheer Heart Attack”). In retrospect, “We Will Rock You” could be considered one of the earliest examples of rap-rock. With each new record and single, Queen was venturing into pop-friendly territory away from its progressive and glam rock beginnings.

That direction towards a more mainstream pop sound, augmented by the band’s desire for a change of scenery, took shape in the summer of 1979, when Queen relocated to Munich to record at Musicland Studios, founded by the producer Giorgio Moroder. The prominent artists who recorded at Musicland included Led Zeppelin, the Rolling Stones, T. Rex and Deep Purple. It was there that Queen began a working relationship with the German producer/engineer Reinhold Mack (simply known as Mack), who was known for engineering several of Electric Light Orchestra’s finest records from the 1970s, including Face the Music, A New World Record, and Out of the Blue.

 

“I think Mack secretly had wanted to work with us for a long time,” May told In the Studio With Redbeard. “He had all these things that he wanted to try with us. And he was very good at getting drum sounds very quick. There was a drum booth and he used to have drums miked inside and outside, so he would stick up a few faders, and the drums would sound crisp and big without sounding washy.”

One of the first new Queen tracks recorded in Musicland was “Crazy Little Thing Called Love,” a song that Freddie Mercury reportedly wrote while taking a bath at the Hilton in Munich; he went into the studio with Deacon and Taylor to work on it. “We arranged the song at band rehearsals the following day with me trying to play the rhythm guitar,” said Mercury, as quoted in The Billboard Book of Number One Hits. “Everyone loved it so we recorded it. The finished version sounded like the bathroom version. It’s not typical of my work, but that’s because nothing is typical of my work.

“Crazy Little Thing Called Love” was not like anything Queen had ever recorded before, as this likeable and catchy rockabilly track was in the vein of Elvis Presley. This relaxed and loose back-to-basics production eschewed the usual overdubbed instrumentation and vocals that Queen had perfected on previous recordings. For “Crazy Little Thing Called Love,” Mercury downplayed his usual dramatic vocals and went for a croon that paid homage to Presley. Also notably on the track, May didn’t play his famous ‘Red Special’ guitar but rather a Telecaster that he borrowed from Taylor.

“I was very quick, had everything set up in pretty much no time,” recalled Mack in the Days of Our Lives documentary. “And they put it down. And then the best bit was, ‘Quickly, let’s finish it before Brian gets here, otherwise it takes a little longer.’”

 

The song prompted the band’s British label EMI to issue it a single, even though Queen was still working on its new album. In keeping with the song’s 50s theme, a promotional video was filmed for “Crazy Little Thing Called Love,” featuring the band sporting leather jackets, along with male and female dancers. The single peaked at No. 2 on the British charts but did even better in the States where it became No. 1 on February 23, 1980.

“We were still making the record… and we were going out in Munich, and somebody came up and said, ‘It’s gone to number one in America,’” Taylor remembered years later. “We were going, ‘Yeah! More drinks!’”

“I love it now as I did then, but it’s easy to love the things that bring you money,” Mercury once said. “I’m a loving person. Love was the inspiration for the song.”

 

That first session with Mack between June and July 1979 also produced three other songs — two Brian May power ballads, “Save Me” (“I wrote about it for a friend,” he told In the Studio, “someone who was going through a bad time, and I imagined myself in their shoes kind of telling the story” ) and “Sail Away Sweet Sister” and a Roger Taylor rocker titled “Coming Soon.”

Queen then embarked on the Crazy Tour that took the band to smaller venues in the U.K. during November and December of 1979. Afterwards, Queen resumed work on The Game at Musicland in February 1980. By this time, the band and its crew divided their schedule between recording and partaking in the city’s nightlife, particularly at a club called the Sugar Shack. The Shack would even be referenced in one of the songs on the record, the May-penned “Dragon Attack,” a muscular mix of rock, funk and rap all into one.

 

“Being in a different place did stimulate us,” Taylor said of Queen’s time in Munich. “We were very much influenced by what was going on in the clubs. A lot of that was assimilated and put into the record.”

If “Crazy Little Thing Called Love” was a deliberate stylistic break by embracing rock & roll’s past, then the use of a synthesizer for the first time on a Queen album was a signal towards the future — a move that finally broke the group’s famous ‘no synths’ rule of the past seven albums. “I’m afraid that was my fault. I’d bought this Oberheim polyphonic synth,” Taylor was quoted as saying in Mark Blake’s book Is This The Real Life? “I showed it to Fred, and immediately he was like, “Oh, this is good, dear…” While the synths didn’t overwhelm the album entirely, they would certainly become more prominent on subsequent Queen records throughout the 80s.

There would be other musical divergences that emerged during The Game sessions. Like it did on “Crazy Little Thing Called Love,” the sound of the 50s also infiltrated Mercury’s cautionary “Don’t Try Suicide,” a blend of doo-wop, Jerry Lee Lewis, and Little Richard thanks to its popping bass line and rollicking piano. And at a time when New Wave and power pop were in vogue during the late 70s and early 80s, Queen borrowed something from those genres, too — from Deacon’s uptempo “Need Your Loving Tonight,” to Taylor’s manic “Rock It (Prime Jive),” in which the drummer also sang mostly the lead vocals.

 

Despite the new stylistic flourishes, the music on The Game was still technically rock &roll. However, the Deacon-written “Another One Bites the Dust,” was something out of left field as it borrowed heavily from funk. There’s no question that song was influenced by Chic’s “Good Times.” “John Deacon was sitting right next to me when ‘Good Times’ was recorded,” Chic guitarist/co-producer Nile Rodgers told Spin in 1997. It wasn’t Queen’s first foray into funk music — that distinction belonged to a track called written by Roger Taylor called “Fun It” from the Jazz album two years earlier. “Another One Bites the Dust,” however, would later eclipse that song and became — to borrow the pun — a game-changer for the band.

“To ‘bite the dust’ is a cowboy phrase,” Deacon once said in an archival interview from the Greatest Video Hits I DVD, “and that’s all I had at first, just the line. When we went into the studio, I had a set of lyrics that nobody has ever seen… they were all about cowboys. When we recorded it, in Munich, we did the backing track — it was a bit heavier, whereas the cowboy thing was a little bit more lighthearted and humorous. So I decided to change the lyrics.”

With Deacon’s melodic bass riff, Taylor’s dry drum sounds, some sonic effects, and a taut and masterful vocal performance by Mercury, “Another One Bites the Dust” really had the makings of a potential hit. And like “Crazy Little Thing Called Love,” the song doesn’t feature the typical heavy Brian May guitar solo in the middle but instead featured tasty funky rhythm guitar playing towards the end.

“Freddie got deeply into it,” May recalled in the Days of Our Lives documentary. “Freddie sort of sang it until he bled, because he was so committed it making it sound the way John wanted it, which was like hardcore… kind of more towards black music than white music.”

In the end, what would come out of Munich was a very eclectic yet still cohesive and satisfying album in The Game. In his book Is This The Real Life?, Mark Blake pointed out: “The Game skipped through power ballads, heavy rock, disco, pop and rockabilly on its first side alone.” Yet it wasn’t all harmonious behind the scenes due to the competitive friction within the band, something that Mercury once described as “four cocks fighting.” “There were huge rows on the studio,” Taylor said, as quoted in Is This the Real Life? “Usually over how long Brian was taking… or whether he was having an omelette. We drove each other nuts.”

“We went through a bad period in Munich” May told MOJO in 1999. “We struggled bitterly with each other. I remember John saying I didn’t play the kind of guitar he wanted on his songs. We all tried leave the band more than once. But then we’d come back to the idea that the band was greater than any of us. It was more enduring than most of our marriages.”

On June 30, 1980, The Game was released, featuring a photograph of the band on the record cover for the first time since 1974's Sheer Heart Attack album. In his Sept. 18, 1980 review of The Game for Rolling Stone, Steve Pond wrote: “Whatever the reasons, it’s nice to hear a Queen album with songs, not anthems.” He also added: “…The Game is less obnoxious than Queen’s last few outings, simply because it’s harder to get annoyed with a group that’s plugging away at bad rockabilly than with one blasting out crypto-nazi marching tunes… No matter how much Queen may try hide it, they’re still egomaniacs.”

 

Not that the negative review hurt The Game, as it went to No. 1 in September of that year and remained there for five weeks. “Crazy Little Thing Called Love,” which also appeared on The Game, had already been released and topped the pop chart. Two more singles from the album followed — first, May’s power ballad “Save Me,” which was accompanied by a video that was one of the earliest examples of the merger of live action/animation. Then came Mercury’s “Play the Game,” which only peaked at number 42 and didn’t make a dent.

Amazingly “Another Bites the Dust” wasn’t initially considered to be a single — according to Mack, the track barely made it onto the album. And it might have remained in obscurity had it not been for the intervention of a famous Queen fan named Michael Jackson. Hot off his hit album Off the Wall, Jackson was hanging around backstage at a Queen show at the Forum in Los Angeles and reportedly offered some advice to the band. “I remember Michael and some of his brothers in the dressing room going on and on about ‘Another One Bites the Dust,’” said Taylor. “They kept saying we must release it as a single.”

Jackson wasn’t the only one who saw the song as a potential hit. In America, the R&B stations, particularly WBLS-FM in New York, started playing it. “It’s kind of hearsay from my point of view,” said May in Greatest Video Hits I, “but apparently most of those black DJs who were playing it thought we were a black group and thought that Freddie was black.”

Eventually, “Another One Bites the Dust” was released as a single and went to number one on October 4, 1980, holding at that position for three weeks. Since then, “Another One Bites the Dust” remains the band’s most commercially successful single in America. “I had no idea that it would ever be a single,” Taylor told Absolute Radio in 2011.

In an interview with Rolling Stone’s James Henke in 1981, Deacon said: “I’m the only one in the group, really, who likes American black music… we had arguments whether “Bites the Dust” should be a single. In the end, it began attracting a lot of attention on black stations and in discos, so the record company wanted to put it out. But it would never been chosen as a single by the group as a whole.”

Another Deacon song, “Need Your Loving Tonight,” was released as a single from The Game and climbed to only number 44 — but it didn’t really matter at that point. The Game was the band’s biggest selling studio album in America; as of this writing, it has sold 4 million copies. With the record’s success and another U.S. tour that included a three-night stand at New York’s Madison Square Garden, Queen solidified its popularity in America.

But that was just the tip of the iceberg. Around the same period The Game was being recorded, Queen worked on the soundtrack for the Dino De Laurentiis-produced movie Flash Gordon, a campy adaptation of the comic strip. A project largely shepherded by May, the mostly instrumental album was more in the vein of the dramatic Queen rock sound, albeit augmented by synthesizers, and yielded the memorable single “Flash.”

In 1981, the band mounted a South American tour that took them to Brazil, Argentina and Venezuela as well as Mexico. Further adding to a spectacular period for the band was the release of Greatest Hits, which featured “Crazy Little Thing Called Love,” “Another One Bites the Dust,” “Save Me” and “Play the Game” from The Game. That compilation album amassed over five million sales in the U.K.; in the U.S. it has sold eight million copies.

 

“America is a place where we grew up,” said May in a 2011 interview. “We sort of owned America at one point, when we had ‘We Will Rock You,’ ‘We Are The Champions.’ They were bigger hits there than they were here, and ‘Another One Bites The Dust’ was an enormous hit, and I think there was a moment where we were not only the biggest group in America, but probably the biggest in the world. A lot of people have that moment, but we had that moment at a certain time.”

But Queen wasn’t able to maintain the momentum much longer and began a precipitous decline in popularity in the U.S., starting with the band’s next studio album, 1982's Hot Space. Co-produced by the band and Mack, the record was proof of the old adage: ‘if it ain’t broke, don’t fix it.’ With the huge success of “Another One Bites the Dust,” Queen continued to mine the disco/funk sound not just for one song, but for an entire album’s side on Hot Space. The timing to compose and write songs in that particular style went against the disco backlash in America during the early 1980s. Hot Space was a divisive record for those Queen fans who wanted a return to the band’s earlier hard rock sound, even though side two of the album featured several rockers, including the now-classic duet with David Bowie, “Under Pressure.”

 

“I feel that I was not alone with my dissatisfaction,” recalled Susan Mitcham-Magro, who saw Queen at the Boston Garden in 1982 during the Hot Space tour. “What originally drew me to Queen seemed like it was replaced with a more disco feel.”

Not only did Hot Space drew a mixed reaction from fans but also some of the band members. “I think Hot Space was a mistake, if only timing wise,” May said in 1989. We got heavily into funk and it was quite similar to what Michael Jackson did on Thriller. But the timing was wrong. Disco was a dirty word.”

Despite Hot Space’s lackluster music and sales, Queen went on the road to promote the album. The band performed several of Hot Space’s funk songs but with more of a hard rock feel, especially tracks such as “Staying Power” and “Action This Day.” At one point Mercury told the audience during a show at the Milton Keynes Bowl in 1982 (later released as Queen on Fire in 2004): “Now most of you know that we got some new sounds out in the last week. For what it’s worth, we’re gonna do a few songs in the funk black category, whatever you call it. That doesn’t mean we’ve lost our rock & roll feel, okay! I mean it’s only a bloody record! People get so excited about these things. We just want to try out a few new sounds.”

Queen played the U.S. one more time, and its show on September 15, 1982 at L.A.’s Forum would be the last time the original four members performed together onstage in the States. “Freddie wouldn’t go back to tour America unless they were touring a hit,” said Queen’s manager Jim Beach in Days of Our Lives. “And of course that’s a chicken and an egg — because the less you tour America, the more you lose America.”

“It was a very sad thing,” said May, “and suddenly the rest of the world was calling us. Suddenly we all went out and did stadiums… in South America, in Europe, in Australia, in Japan, but America was not calling us and so you tend to go where you are called and I remember Freddie saying ‘I’ll probably have to fucking die before America wants us.’”

 

For the next nine years, Queen didn’t have a Top 10 hit on the American charts; Taylor’s “Radio Ga Ga” from 1984's The Works climbed up to only number 16. The band’s fortunes in the U.S. were further hampered by the video for “I Want to Break Free,” in which the members dressed up in drag as a parody of the popular British soap opera Coronation Street. MTV reacted by banning the clip. “I remember being out on promotion and people being so shocked. I remember presenters going white and not wanting to be a part of that, how could rock stars do this?” said May in 2011.

In addition, the reaction towards Mercury’s appearance —characterized by his shorter hair and his thick mustache, compared to the previous years of Zandra Rhodes outfits, longer hair, and black-polished nails— prompted audience members to throw razor blades onstage. As Mikal Gimore wrote in Rolling Stone in 2014: “They didn’t like this identity of Mercury — what they perceived as a brazenly gay rock & roll hero — and they wanted him to shed it.”

 

Meanwhile, Queen racked up more hits and mounted tours in other parts of the world during the rest of the ‘80s, highlighted by the group’s memorable performance at Live Aid in 1985. Sadly, the revival of Queens’ popularity in America began after Mercury’s death from complications due to AIDS in 1991, thanks in large part to the inclusion of “Bohemian Rhapsody” in the film Wayne’s World. With the band’s Rock and Roll Hall of Fame induction in 2001, and its music becoming a regular staple in commercials and film, Queen reentered Americans’ consciousness. Then, with May and Taylor at the helm, Queen returned to tour America in 2005–2006 with Paul Rodgers; and then with Adam Lambert in 2014.

While it doesn’t have the artistic cache of previous triumphs like A Night at the Opera, Queen II, and Sheer Heart Attack, The Game remains a cornerstone album for the band thanks to “Crazy Little Thing Called Love” and “Another One Bites the Dust.” Both of those songs had been staples of Queen’s live set list throughout the 80s and even during the band’s recent reunion tours since Mercury’s death. In addition, “Crazy Little Thing Called Love” has been covered by the likes of Dwight Yoakam, Juice Newton, Diana Ross, Maroon 5, Josh Kelley and Michael Buble — while “Another One Bites the Dust” has been remixed by Wyclef Jean for the movie Small Soldiers, and sampled by Grandmaster Flash and the Furious Five on “The Adventures of Grandmaster Flash on the Wheels of Steel.”

Retrospective reviews of The Game have been kinder since Steve Pond’s piece in Rolling Stone from 1980. On its 1992 and 2004 album guides, the magazine gave the record three stars — reviewer Mark Coleman described “Crazy Little Thing Called Love” and “Another One Bites the Dust” in the 1992 edition of the guide as “songs proved to be the first consistently listenable Queen opuses.”

“The album is fun, funky, stripped down, inclusive, intimate, and at times sympathetically tender — qualities made all the more generous by Mercury’s ascendant rock godhood, the result being Queen’s first and only number-one album in America,” wrote Jason Heller for the A.V. Club. “It also gleefully violates fascism’s defining principles: It couldn’t care less about discipline or order. The Game played the game — and it won, not by its own rules, but by rejecting rules altogether.”

And in a 4.5-starred review, Stephen Thomas Erlewine of AllMusic.com wrote of The Game: “…it finds Queen turning decidedly, decisively pop, and it’s a grand, state-of-the-art circa 1980 pop album that still stands as one of the band’s most enjoyable records.” However, Erlewine added this caveat: “…the very fact that it does showcase a band that’s turned away from rock and toward pop means that for some Queen fans, it marks the end of the road, and despite the album’s charms, it’s easy to see why.”

 

It wouldn’t until be 1991's Innuendo, the last studio album released during Mercury’s lifetime, that Queen made a return to its majestic hard rock sound of the 70s. But the fact that the band went for quite something artistically different and fresh with The Game was a brave and ballsy move that distinguished the group from its arena-rock peers. In a historic career marked by highlights such as “Bohemian Rhapsody,” Live Aid, and the South American and Magic tours, The Game era of 1980 represented a magical period for Queen in America that would never be recaptured or repeated.

“We kind of became the biggest group in the world at that moment,” May said in Days of Our Lives. “It’s a fleeting moment because someone else will come in and take over. But for that moment, we kind of owned the world.”

«Назад в будущее» на 30 лет

30 лет назад вышел фильм «Назад в будущее» Роберта Земекиса — первый в трилогии, ставшей классикой кино о путешествиях во времени.

3 июля 1985 года, ровно 30 лет назад, в прокат вышел фильм Роберта Земекиса «Назад в будущее». Сценарий к нему сочинил сам режиссер вместе со своим другом Бобом Гейлом, а на главную роль они пригласили Майкла Джей Фокса — 24-летней звезде сериала «Семейные узы» предстояло сыграть 17-летнего подростка. Фокс блестяще справился с задачей — равно как и его партнер по фильму Кристофер Ллойд, сыгравший изобретателя машины времени Дока Брауна, и собственно Земекис с Гейлом. Позже вышли еще две части, и «Назад в будущее» стало трилогией, получившей культовый статус.

Прошлое, которое можно узнать

Все три фильма сосредоточены исключительно на калифорнийском городке Хилл-Вэлли; этот вымышленный населенный пункт живет собственной жизнью, словно и нет на свете ни Лос-Анджелеса, ни Нью-Йорка, ни тем более СССР. Лишь иногда появляются на его улицах ливийские террористы с украденным плутонием или скачут в окрестностях колоритные индейцы, стреляющие из винтовок.

Тем не менее Хилл-Вэлли — это своего рода слепок со всей Америки, как, например, Спрингфилд из «Симпсонов». И попав в город прошлого, Марти Макфлай оказывается в соответствующей американской действительности, наполненной узнаваемыми приметами времени.

В 1955-м — звучит недавний хит «Mr Sandman», в музыкальном магазине можно купить свежие пластинки с песнями «16 Tons» и «Ballad of Davy Crockett», по улицам ездят Plymouth De Luxe и Ford Super De Luxe, крышки у «Пепси-колы» еще не откручиваются, а где-то за кадром ищет новый звук Чак Берри. А в 1885-м герой попадает в настоящий салун Дикого Запада — и ничего удивительного, что он решил представиться Клинтом Иствудом.

Будущее, которое можно увидеть

До того будущего, которое в 1985-м казалось весьма отдаленным, осталось всего несколько месяцев — герои фильма волею сценариста Боба Гейла прибыли в 21 октября 2015 года. Конечно, намеченную фильмом дату ждут с нетерпением, и даже Гейл, который не приехал на вечеринку в честь 30-летия премьеры первой части, намекнул, что октябрьские торжества будут еще более пышные, чем небольшой прием в Hollywood Bowl, и что они более важны для фанатов, чем какое-то 30-летие.

И действительно, вот уже несколько лет обсуждается, будет ли реальный 2015-й хоть немного похож на киношный.

Пока жизнь проигрывает выдумке: летающих машин нет, а купить бытовой термоядерный реактор по-прежнему невозможно. Люди одеваются странно, но не настолько, ребенок на ховерборде по улице проехать, конечно, сможет, но недалеко и в окружении небольшой армии ученых. Зато купить кроссовки Nike, «как у Марти», видимо, удастся, да и с количеством сиквелов авторы фильма почти угадали. Конечно, никаких «Челюстей 19» пока не предвидится, но буквально вчера в прокат вышел пятый «Терминатор», а в декабре зрители увидят седьмые «Звездные войны».

Док Браун, который может стать твоим другом

Эммет «Док» Браун — персонаж, который во всех трех сериях занимается исключительно тем, что помогает Марти Макфлаю путешествовать во времени, предоставляя либо средство передвижения, либо услуги по его починке. Но героя Кристофера Ллойда сложно назвать и персонажем второго плана — Гейл и Земекис придумали ему собственную сюжетную линию, в рамках которой характер Дока развивается едва ли не сильнее, чем у Марти.

И уж точно не настолько, что называется, «в лоб».

К исходу третьего фильма Док Браун перерос роль помощника главного героя. У него появились собственные планы на жизнь, влияющие на сюжет, ну а финал, в котором появляется вся его семья, оставлял надежду на продолжение. И неслучайно именно семья Браунов стала героями мультсериала — правда, и в данном случае глава семейства оказался на подхвате, что на пользу шоу явно не пошло.

Делореан, о котором можно мечтать

Машину, на которой персонажи «Назад в будущее» путешествуют во времени, можно считать третьим главным персонажем трилогии. Использование DeLorean DMC-12 оказалось попаданием в точку — таким же, как и подбор актеров на роль Дока и Марти.

Конструктор Джон Делореан придумал DMC-12 в конце 70-х; тогда же в Северной Ирландии был построен завод, который должен был выпускать эти автомобили. Но не сложилось.

За три года — с 1981-го по 1983-й — изготовили 8,5 тыс. штук, а затем преследование полицией (ложное обвинение в торговле наркотиками) и долги вынудили Делореана прекратить производство.

Но стильную машину приметили авторы «Назад в будущее», которые опутали ее проводами и придали вид ездящего футуристического прибора. После выхода фильма DMC-12 моментально стал легендой в мире авто и — подобно трилогии — стал культовым, но производство так и не возобновилось. Впрочем, сейчас автомобиль снова можно приобрести — в конце нулевых завод в Техасе начал выпускать его небольшими партиями.

Еще немного хорошего

Кроме культовой трилогии, Гейл и Земекис сделали фанатам «Назад в будущее» еще один подарок. Они добились, чтобы любые проекты на тему придуманного ими мира не начинались без их одобрения — так и было записано в контракте на съемки первого фильма.

Незадолго до юбилея Земекис в интервью изданию The Telegraph еще раз подтвердил, что никаких перезагрузок франшизы не будет — во всяком случае до тех пор, пока он и Гейл живы.

Заодно он выразил надежду, что их наследники, когда понадобится, найдут способ запретить съемки ремейка.

В итоге зрители оказались избавлены от бесконечных обсуждений, кто может адекватно заменить Марти Макфлая и Дока Брауна или кто, если не Земекис, сядет в режиссерское кресло, а также ругани по поводу того, что получилось в итоге. И остается только развлекаться фейковыми трейлерами, подобному приведенному выше. С другой стороны, немного жаль расставаться с полюбившимися героями после всего трех двухчасовых фильмов — а ни мультсериал, ни компьютерные игры заполнить образовавшуюся после отлета построенного Доком паровоза времени лакуну так и не смогли.

4 июля Америка празднует День независимости. А мы — день зависимости от собственного, во многом придуманного, но такого полезного для сплочения власти и народа образа США.

На прием в резиденцию посла США в Москве по случаю Дня независимости американцев пришли поздравить много известных россиян — политики, бизнесмены, журналисты, служители церкви. В том числе и наши ярые эксперты-антиамериканисты, с экранов телевизоров и полос газет неустанно ругающие Штаты и лично Барака Обаму. В этом нет ничего удивительного: День независимости Америки — это их профессиональный праздник. Кого бы они так ярко и радостно клеймили, не будь в этом мире США?

Америка остается для нас этаким «вражеским солнцем», вокруг которого день и ночь вращается земля всей нашей внешней и внутренней политики.

Политики и чиновники по телевизору рассказывают народу, как американцы захватывают чужие земли. Как они устраивают революции, где захотят. И говорят это с такой интонацией, будто по-хорошему завидуют. Утверждают, что американцы сманивают грантами наших талантливых детей и убивают наших детей-сирот. Это, видимо, само по себе должно служить оправданием того, почему у нас так много детей-сирот в мирное время и почему многие молодые талантливые россияне уезжают жить на Запад.

Наконец, Америка, как нам кажется, покушается на наши территории и богатства.

«Мы обладаем огромными богатствами. А американцы считают, мы владеем ими незаконно и незаслуженно, потому что, по их мнению, мы ими не пользуемся так, как должны пользоваться. Вы, наверное, помните высказывание экс-госсекретаря США Мадлен Олбрайт, что России не принадлежит ни Дальний Восток, ни Сибирь», — на полном серьезе говорит секретарь Совета безопасности РФ Николай Патрушев в интервью газете «Коммерсантъ». Хотя Мадлен Олбрайт, бывший госсекретарь США, ничего подобного никогда не говорила.

Эта фраза привиделась некоему генералу ФСБ, который якобы мысленно проник в мозг госпожи Олбрайт.

Несуществующая цитата из Мадлен Олбрайт, которая кочует из выступления в выступление наших чиновников, похоже, выражает какой-то глубоко потаенный комплекс по отношению к Америке. Нашим силовикам и многим рядовым обывателям, видимо, просто нравится думать, будто Америка действительно хочет напасть на Россию и все у нас отобрать. Нефть, газ, золото, детей, суверенитет, Дальний Восток, тундру и тайгу. Все рациональные объяснения бессильны.

Мы считаем Америку и только ее единственным достойным — с точки зрения своих представлений о нашем собственном величии — соперником в мире.

И Крым мы забрали не столько у Украины, сколько увели из-под носа у американцев.

Которые, как нам говорили, иначе непременно превратили бы наш любимый полуостров в базу НАТО.

Ненависть к США парадоксально уживается с любовью к американским символам. Россияне по всей стране с удовольствием едят в «Макдоналдсах». Пьют кока-колу и пепси. Носят джинсы и майки с американским флагом. Голливудские фильмы в нашем прокате практически всегда обставляют отечественные. Наши дети играют в Супермена и Барби.

Чиновники, несмотря на разговоры о постоянном желании Америки завоевать нашу страну или максимально нам навредить, почему-то отправляют в США жить и учиться своих детей.

Наши депутаты почему-то покупают недвижимость в Майами охотнее, чем в Судаке или Ялте. Многие наши знаменитости имеют американскую недвижимость и живут на две страны. Поп-звезды с большим удовольствием ездили бы давать концерты в США, но редко приглашают.

Самое страшное, что эта наша «любовь-ненависть» к Америке — чувство без взаимности.

Рядовому американцу решительно без разницы, что происходит в далекой Russia и кому принадлежит загадочный полуостров Крым. Если посмотреть американские выпуски новостей, становится понятно, что события в России — последнее, что интересует сегодняшнюю Америку. Пикник на День независимости для американцев все еще куда важнее геополитических амбиций Москвы.

Но нас это не останавливает. Что бы мы делали без Америки? Кого бы так любила «пятая колонна»? Кого бы так ненавидели «крымнашисты»? Кого обвиняли бы наши СМИ?

Америка для нас — точка отсчета, от которой отталкиваются сегодняшние разговоры о добре и зле, о духе и бездуховности, о силе и слабости. Америка — враг и пример для подражания одновременно. Так было и в советские времена, когда США действительно были нашим главным потенциальным противником. Вот и сейчас мы пытаемся мерить по Штатам свою крутизну.

Возможно, ментальное расставание с Америкой станет первым признаком реальных изменений в России.

Может быть, когда-нибудь наступит момент, и мы начнем наконец думать о себе, о своих ценностях и о собственном развитии, забыв о том, что Америка «не дает нам жить», а мы должны непременно ей противостоять.

Пока же, поздравляя Америку с Днем независимости, мы поздравляем не только нашего лучшего врага, но и самих себя. Спасибо, Америка, что ты у нас есть. Иначе кого бы мы побеждали каждый день в американском фейсбуке, на диване и по телевизору…

Книги, онлайн-курсы, оффлайн-интенсивы. Scratch и Hello Ruby для детей, Moscow Coding School и Code Babes для взрослых, акции Hour of Code, Year of Code, государственные образовательные программы США и Великобритании – все направлено на то, чтобы каждый мог попробовать себя в кодинге. Но нужно ли всем уметь программировать? В этой статье мы постарались обобщить основные положения противников подобного подхода.

Программирование сложный процесс.

Одним из самых популярных слоганов является: Programming is easy. Но все совсем наоборот: нет универсальной базы, стэка технологий, который можно было бы применить в различных проектах; придется постоянно учиться, читать сотни страниц документаций и решать неинтересные проблемы, которые подкинули вам коллеги (или вы сами год назад). Знание языка программирования не делает из человека разработчика, необходимо хотя бы базовое понимание алгоритмов, математики и смежных технологий. Получается, что программирование – рядовая работа, требующая постоянного самосовершенствования как специалиста, чтобы оставаться востребованным на рынке труда. Просто современная культура придала этому роду деятельности легкий налет халявы, когда ты после нескольких часов щёлканья клавиш в шикарном офисе идешь поиграть в настольный теннис с коллегами, а потом садишься в Tesla и уезжаешь домой.

Каждому может нравиться программирование, но далеко не каждый его полюбит.

Есть в программировании множество прекрасных вещей, доступных всем: волнение при создании нового проекта; чувство власти над машиной, когда она в точности исполняет команды; радость победы после долгого перебора множества вариантов решения, прочтения нескольких топиков на stackoverflow и гнева на все сущее. Но далеко не каждый испытает настоящее увлечение программированием, не бросит это занятие, после того, как пример, дословно переписанный из книги, не заработает. Программирование должно стать таким занятием, о котором вы думаете в душе (формулировка Пола Грэма). Если вы профессиональный дизайнер, художник, фотограф, ищите разработчика, чтобы реализовать идею собственного приложения/сервиса, вы неоднократно услышите нечто подобное: «Да научись программировать сам, сейчас столько всего, а ты все ленишься». Но каждый час, потраченный на обучение и непосредственно кодинг – это час, не проведенный за любимым делом, не сделанная фотография, не нарисованная работа. Мы превозносим программирование не из-за написания кода, а из-за того, чего мы можем достичь с помощью него.

Программирование безусловно важный и полезный навык, но не необходимый.

Чтобы разбираться в технологиях нет необходимости учиться программировать, как и нет необходимости знать как работает электростанция, чтобы включить настольную лампу. Конечно, если предприниматель не разбирается в программировании, то разработчики могут его обмануть, но с таким же успехом его могут обмануть строительные подрядчики, аудиторы, рекламщики. Возвращаясь к дизайнерам, работающих с разработчиками бок о бок каждый день, большинство из них способны вести с глубокие беседы с программистами об используемых технологиях, будучи неспособными написать и строчки кода. Просто потому что они понимают основы процесса.

Дискредитация образовательных программ.

Если начать интересоваться различными программами, обучающими программированию, то можно открыть для себя множество интересных вещей. Так, старая программа школьного курса по программированию в Великобритании предусматривала создание сайта. В PowerPoint. Или Лотти Декстер, директор программы Year of Code, в одном из интервью призналась, что несмотря на то, что научиться программированию легко и просто, сайт можно создать за час, а изучить основы программирования за день, она так и не начала учиться программированию самостоятельно. Более того, только три человека из совета Year of Code являлись программистами с техническим бэкграундом и все трое работали в одной компании. Проблема подобных программ в том, что они не успевают меняться с той же скоростью, с которой развиваются технологии.

Несмотря на заголовок статьи, мы поддерживаем стремление каждого, кто желает научиться программировать. И наша задача предоставить доступ и инструменты всем желающим. Важно, чтобы они понимали на какой тернистый путь они вступают, а о перспективах, открывающихся перед разработчиками написано уже очень много.